Дети ржавчины

- А мы в субботу махнем на пикник всем отделом. На теплоходе, представляешь? Кстати, покажешь, как в фотоаппарат пленку зарядить? Я у соседа его взяла, а он ничего толком не объяснил...

- Неси свой аппарат.

Какое это, оказывается, удовольствие - объяснять юному, очаровательному, несмышленому существу, как справиться со сложной техникой. Нужно видеть, как оно хлопает глазенками, кивает, с благодарностью смотрит на тебя - такого умного и опытного во всех областях знаний.

Я верчу в руках старенький потертый "Зенит" и рассказываю, как совмещаются колечки со стрелочками, как срабатывает автоспуск - а Катенька глядит, не понимая ничегошеньки, но все равно кивает и говорит:

"Угу, ясно..."

- А я сегодня колготки не купила, - сообщает она, когда вопрос с фотоаппаратом исчерпывает себя. - В "Центральном" классные колготки давали, и в два раза дешевле, чем на рынке. Я пошла, а денег с собой нет. Побежала к девочкам занимать, а тут начальник - куда бежишь? Только после обеда вырвалась - прихожу, а мне говорят: "Девушка, последние десять минут назад продали". Так обидно, не представляешь!

Я улыбаюсь, глядя на нее, потом говорю:

- Никогда не жалей о том, что не удалось. Может, в этот день судьба уберегла тебя от куда более тяжелой неудачи.

Катенька отвечает мне взглядом, полным желчи.

- Ты все-таки зануда, Олежек. На каждое слово у тебя какая-нибудь народная мудрость.

- Ну почему же народная?

- Сколько тебе лет, Бессонов?

- Тридцать.

- Нет. Тебе сто тридцать. Двести тридцать. Ты не просто зануда, а старый зануда. Скажи-ка, у тебя много друзей?

- Мало.

- А знакомых девушек? Только честно.

- Меньше, чем хотелось бы.

- А знаешь, почему?

- Знаю.

- Потому что никто не хочет дружить со старым занудой. Ты красивый, умный, сильный, но ты старый, Олежек.

- Я это знаю, Катенька. Зачем лишний раз напоминать? Я всего лишь хотел сказать, что нельзя так убиваться из-за каких-то колготок.

- Между прочим, очень даже хорошие колготки. Если бы ты жене такие купил...

- Она мне не жена! - довольно резко обрываю я. Пожалуй, слишком резко.

- Извини, - хмурится Катенька.

- Не извиняйся. Я просто напомнил, что Лера мне не жена, вот и все.

- Да. Хорошо. Но, все равно, извини. Наверно, я зря напомнила тебе про жену. Про Надежду.

- Да что вы все извиняетесь?! - я вскакиваю и начинаю кружить по кухне. Что вы все такие деликатные? Почему ты решила, что мне неприятно вспоминать Надежду? Запомни раз и навсегда: я люблю о ней вспоминать. Мне приятно о ней вспоминать. И я хочу о ней помнить, так что не стесняйся лишний раз назвать ее имя!

Катенька обхватила щеки ладонями, глаза ее подозрительно заблестели.

- Олежек! - умоляюще шепчет она. Я моментально остываю, сажусь в кресло.

- Прости, Катенька.

- Ничего, Олежек, это я виновата.

Мне не хочется ничего ей объяснять. Хотя сказать можно многое. Вероятно, моя ранняя старость началась в тот день, когда я стоял по одну сторону гроба, а весь остальной мир - по другую. Между нами лежала Надежда. Мои друзья совершенно искренне мне сочувствовали, вот в чем дело. Они даже подбадривали меня - ничего, мол, жизнь продолжается. Правда, при этом отводили взгляды. Они обещали заходить почаще и полностью сдержали обещание. В первое время их невыносимые визиты происходили почти каждый день. Они приходили, садились на кухне со скорбными лицами, я наливал им чай... Разговоры не клеились. Про Надежду они стеснялись напоминать, как сейчас Катенька, а все другие темы казались им мелкими по сравнению с моей бедой.

Мои друзья решили, что я умер вместе со своей женой, а в моем теле осталось что-то непонятное, какая-то душа-мумия. Отныне они не рассказывали при мне сальных анекдотов, не хвастали приключениями по женской части. Даже громкий смех в моем доме казался им недопустимым.

Я ничего не говорил, но мысленно орал им: что же вы делаете, сволочи! Не хмурьтесь, не молчите! Таскайте меня по кабакам, заваливайтесь ночью пьяные и веселые, приводите своих нечаянных подружек - не прогоню, не обижусь. Жизнь продолжается, и я хочу жить!

Жизнь продолжается, уверяли они меня на кладбище. Но, видимо, уже знали, что продолжать им придется без меня. Нет, они остались верны мне. Пустят к себе в любое время суток, окажут любую услугу, дадут взаймы сколько надо денег. Но сами - сами не придут ко мне ни с какими просьбами. Это не дружба. Это шефство.

Почему? Не знаю точно. Сначала думал, что в день похорон я изменился настолько, что стал другим человеком. А потом понял, что они тоже по-своему любили Надежду...

Катенька сидит грустная. Она жалеет, что затеяла этот разговор. Мне хочется ее утешить.

- Катенька! - зову я. - Хочешь, я покажу тебе Зазеркалье?

- Разве я похожа на маленькую девочку, - обиженно говорит она, - чтобы рассказывать мне сказки?

- А разве я похож на сказочника? А ну, вспомни, где я работаю?

Ее глаза мгновенно просыхают и вспыхивают чудесным светом. Она обожает, когда я рассказываю про свою работу. И не упускает случая притворно удивиться - как мог такой зануда, как я, попасть на загадочную и увлекательную службу в Ведомство.