Дети с улицы Мапу

— Я не хочу оставаться в деревне, — продолжает госпожа Вайс, — не люблю я здешнюю жизнь, возиться со свиньями и коровами… Не привыкла к этому. Есть у меня специальность, и меня тянет работать в больнице.

— Неправда, — прервал он ее, — любая женщина предпочтет замужество и жизнь хозяйки в усадьбе, тяжелому труду медсестры в больнице. Вы еврейка!

— Будь я еврейкой, я бы с радостью приняла ваше предложение, господин Янковский, — с достоинством отвечает она. — В наши дни для еврейки нет ничего лучше брака с христианином, тем более из дворянской семьи.

На это Янковскому нечего ответить. Он старается понять, искренно ли она говорит или насмехается над его дворянством. Задетое самолюбие разжигает в нем злость. Он мог бы обращаться с ней, как господин с рабыней, но пожалел ее честь и предложил ей выйти за него замуж. Он полагал, что она обрадуется его предложению, с радостью упадет в его объятия, а она посмела его отвергнуть.

Янковскому хочется как-нибудь унизить Софью Михайловну, но он не знает как. Разозленный, выходит он из комнаты.

Госпожа Вайс возвращается в свою комнату и без сил падает на кровать.

Что теперь будет? Если Янковский начнет выяснять, он ведь быстро узнает, что доктор Дуда никогда и не существовал. Нужно убираться отсюда, и чем скорее. Только куда?

С тоской вспоминает она погреб Паулаускаса. Бедняга в тюрьме, в руках палачей. Что с ним будет? И что станет с доброй Маре?

Шуля спит крепким молодым сном. Госпожа Вайс ворочается в постели и не может найти покоя. В конце концов она решает: завтра утром пойдет к доктору Климасу. Он ведь предложил ей помощь. Скажет, что она больна, должна посоветоваться с врачом.

Доктор Климас не подвел ее.

Спустя два дня Софья Михайловна и Оните расстались с Янковскими. Они объявили, что возвращаются в Ковно. На первой же остановке они сошли с поезда. Здесь их ждал крестьянин с подводой. Доктор Климас поместил их пока что в деревне, в доме одного из своих пациентов. Госпожа Вайс будет ухаживать за больной женой крестьянина и их двухнедельным ребенком, а тем временем доктор Климас подыщет им другое убежище.

Снова в городе

В начале февраля госпожа Вайс и Шуля прибыли в Вильно. Ехали поездом. На Софье Михайловне была форма сестры Красного Креста, у Шули забинтована голова. Несмотря на тесноту в вагоне, им освободили место. Все думали, что это медсестра провожает в госпиталь раненую.

В дороге госпожа Вайс объяснила любопытным попутчикам, что девочка ранена осколками гранаты, взорвавшейся, когда ею играли деревенские ребятишки. Теперь она отвозит раненую в больницу.

Добрый старый доктор Климас дал ей письмо к своему знакомому, врачу городской больницы. Госпожу Вайс приняли на работу в качестве сестры в ночную смену.

Софья Михайловна с трудом сдержала свою радость. Ведь если она открыто обрадуется ночной работе, это может вызвать подозрение. За работу она получит маленькую комнатку во дворе больницы, питание ей и Шуле и немного денег на мелкие расходы.

Условия работы были тяжелые. Больница была переполнена.

Не хватало перевязочных материалов, лекарств, предметов первой необходимости. Трудно было и с работниками. Не хватало специалистов. Но госпожа Вайс была счастлива. Не раз спрашивала она себя: почему ей так повезло, чем она лучше тысяч других евреев?

Охотно согласилась она работать по ночам, боясь ночного обыска и ареста. На работе она чувствовала себя уверенней. Не желая оставлять Шулю одну в комнате, нашла ей работу на больничной кухне: мыть посуду. Ночью девочка спала рядом с ней в комнате ночной сестры.

В часы отдыха, вечерами она иногда выходила вместе с Шулей на улицу, подходила к стене гетто и заглядывала туда. Потом, тихо плача, торопилась уйти. Нельзя ей вертеться вблизи гетто: кто-нибудь может узнать ее, окликнуть по имени, но удержаться она не могла.

Гетто билось в предсмертной агонии. Сестры и больные много говорили об ужасах Понар — чудесной долины в окрестностях Вильно, ставшей долиной смерти. Рассказывали о набитых евреями поездах, отправленных в неизвестном направлении. Вагоны были заперты снаружи, и оттуда доносились крики.

Иногда одна из работниц больницы появлялась в новом платье, с золотыми украшениями, цепочкой или часами. Хвасталась, что все это досталось ей в наследство от евреев. Г-жа Вайс вынуждена была участвовать в разговоре, интересоваться ценой вещицы. Приходилось с веселым смехом поздравлять «подругу» с удачей. Нельзя, чтобы заподозрили, что это ей не по душе, нельзя отличаться от других.

Лишь по ночам, когда длинный коридор больницы становился пустым, расходились по домам врачи, сестры и санитарки дневной смены и в палатах гасли огни, госпожа Вайс могла свободно вздохнуть. Теперь она может отдохнуть и даже поплакать. Шуля уже уснула. Она может теперь сбросить с лица маску равнодушия и отчужденности, быть еврейкой и от души выплакаться.