Дети Шини

Вечером мама мельком спросила, всё ли у меня хорошо в школе, потому что когда ей звонила наша Инна Григорьевна, она не могла разговаривать, а позже голова уже была забита другим. Папа тоже вспомнил, что и ему звонили, но он был на переговорах.

Пришлось сказать, что это, вероятно, насчет родительского собрания. И они оба изобразили кислые мины и отмахнулись.

Но, кажется, мне повезло больше всех.

Потому что после ужина, часов в девять, опять заявился Якушин. Но я отлично понимала, что его приход не сулит ничего хорошего, поэтому особо не радовалась и лишнего себе не воображала.

Зато мама, открыв дверь, послала мне такой многозначительный взгляд, что пришлось пригласить Якушина войти.

Он выглядел очень расстроенным: лицо красное, глаза опущены, губы плотно сжаты, что-то постоянно отвечал невпопад. Садиться не стал.

— Я уезжаю. У меня дома скандал и разборки. Так что, если хотите, можете всё на меня свалить. По-любому теперь из колледжа отчислят, и весной в армию пойду. А дома не могу, там сейчас отвратительная обстановка. Мама всё время плачет и говорит: «как ты мог?», потому что тётя Надя считает, что Кристина была в меня влюблена, а я как-то не так с ней поступил. Дядя Паша прибежал к нам и орал, как полоумный, что он меня кастрирует, а мой папа наехал в ответ, что может я и подонок, но если Дядя Паша хоть пальцем меня тронет, то он кастрирует его самого. И они очень сильно поругались. Все вокруг кричат, что мы банда Детей Шини, но мои упорно уверены, что дело только во мне. Как так? Почему они не хотят ничего слушать?

Якушин ходил туда-сюда по комнате и размахивал руками, он весь вспотел от нервов и смятения.

Мне очень хотелось его пожалеть, но ему как будто это было и не нужно, просто искал кого-то, чтобы высказаться.

К тому же, я всё равно не могла подобрать никаких подходящих слов, потому что двухчасовая психотерапия с Сёминой по телефону вымотала меня окончательно. Её маму положили в больницу, Настя осталась дома одна, и я очень боялась, что не дай бог, ей тоже взбредет в голову какая-нибудь ерунда.

— Никто на тебя ничего сваливать не будет, — уверенно сказала я, но Якушин отмахнулся, показывая, что ему безразлично. — А куда ты собрался уехать?

— В деревню пока рвану. У меня там машина. Газель. Летом сосед продал. Возьму её и поеду в какой-нибудь небольшой город, искать работу. Потому что денег у меня особо нет. Но если на работу не возьмут, то вернусь в деревню и постараюсь протянуть до весны.

Я тут же представила, как останусь здесь одна с вечно ноющей Сёминой, легкомысленным Петровым и тормознутым Герасимовым, как меня будут таскать на допросы и, может быть, даже держать в сырой одиночной камере без света и вайфая. И что Якушин больше не зайдет меня навестить тогда, когда я уже начала привыкать к этим его внезапным появлениям.

— А если тебя будет искать полиция?

— Пусть ищет. Главное, не слышать всего, что говорят дома.

Он, наконец, остановился, сел на кровать и закрыл ладонями глаза. Но даже этот драматический жест был не способен испортить его замечательного мужественного образа, прямо подталкивающего меня к каким-то решительным действиям.

— Саш, а можно с тобой? — мне казалось, что это говорю не я, а какой-то отвлеченный персонаж. — Деньги у меня есть.

Якушин немного подумал и решил, что это даже неплохо, потому что жить одному зимой в деревне, должно быть, очень скучно.

Тогда я зачем-то сказала, что могу делать всё, только не умею готовить, и мы одновременно так изучающе посмотрели друг на друга, что опять повисла тягостная неловкая пауза, как в тот раз, когда он принес холодец.

— А давай позовем ещё Петрова, — вдруг предложила я. — Он сегодня говорил, что хочет сбежать, но ему не с кем.

Якушин сначала пожал плечами, точно ему без разницы: что я, что Петров, а потом согласился, сказав, что Петров, наверняка, будет полезен, ведь за городом полно снега, и машину, возможно, придется расталкивать.

В итоге мы договорились встретиться в восемь утра возле автобусной остановки.

Когда же дверь за ним захлопнулась, мама вышла ко мне и, многозначительно кивая, сказала, что одобряет мой выбор, но я ей ответила, что это не то, что она думает.

Моему звонку Петров очень обрадовался и сказал, что готов сбежать хоть сейчас, потому что мать и тётка собираются самолично отвести его завтра в полицию. Я, конечно же, не стала выяснять, почему у него такие злые родители, но попросила потерпеть до восьми утра. Он поинтересовался, кто ещё с нами едет, а когда узнал, что никто, будто бы даже огорчился.

И я тут же подумала про Сёмину. Как я могу её здесь бросить?

Настю я просто поставила перед фактом, была уверена, что Якушин не станет возражать, и Сёмина покорно согласилась, с условием, сначала предупредить маму. Я объяснила, что нужно просто оставить записку, но она уперлась, что из-за больного сердца маму волновать совсем нельзя. Но она точно не будет возражать, потому что сама сказала Насте: «теперь, если не спрячешься, они тебя съедят».