Дети смотрителей слонов

Я заглядываю в глаза Калле Клоака и вижу там много чего: замешательство, счастье, потрясение, но никакого узнавания. И начинаю понимать всю гениальность плана Тильте. Если ты обращаешься к каким-то глубинным пластам в душе человека, то здравый смысл отступает, а одно из самых затаённых чувств в душе Калле Клоака — это желание быть поближе к людям благородным.

Что там Тильте дальше планировала — это, естественно, большой вопрос, и ответа на него пока что нет, а тем временем граф Рикард Три Льва начинает вести себя как-то странно. С того момента, как он увидел нас с Тильте, он стоит, замерев на месте, так, как будто его нервная система полностью парализована. Но теперь он вдруг обретает дар речи.

— Тьфу ты, пропасть!

Сначала мне кажется, что вот сейчас он не выдержит, сейчас он проговорится и сдаст нас — и мы пропали. Но тут я обращаю внимание на его взгляд. Его восклицание относится вовсе не к нам. В дверях стоит Торласиус-Дрёберт. А за его спиной — епископ Грено, Анафлабия Бордерруд.

Как удалось столь сомнительным личностям так быстро освободиться, остаётся загадкой. И времени, чтобы попытаться разгадать её, нет, потому что Калле Клоак тоже вдруг оживляется.

— А вот и профессор, — говорит он. — И епископ! Они участники Великого Синода. Представители церкви и науки.

Мы с Тильте действуем одновременно. Как я уже говорил, вот что значит быть хорошо сыгранной семьёй, и ещё важно уметь видеть всё пространство поля, а уж мне-то в этом не откажешь — я сразу заметил ту единственную дверь, до которой мы можем успеть вовремя.

Вовремя — это значит до того, как Торкиль Торласиус и Анафлабия заметят нас. И не только они. За их спинами возникают Ларс с Катинкой, и хотя они держатся за руки и в их глазах светится доказательство того, что с тех пор как мы с Тильте несколько часов назад помогли им встретиться под акацией, они значительно продвинулись в развитии своих чувств, это тем не менее не усыпило их бдительности, они ястребиным взглядом сканируют зал, и ставлю десять против одного, что ищут они, конечно же, нас.

Ясно, что всё может очень плохо кончиться. Но в этот момент лама Свен-Хельге и Синдбад Аль-Блаблаб демонстрируют исключительное сострадание и понимание ситуации, они как будто случайно перегораживают Катинке, Ларсу, Торкилю Торласиусу и Анафлабии путь и обзор зала. Мы с Тильте пригибаемся, совершаем стометровый подводный заплыв через море людей — и вот мы уже за дверью.

♥

В помещении, где мы оказываемся, сумрачно и прохладно, а в воздухе витает запах еды. Из полутьмы проступают контуры сервировочных столиков, на которых стоят дополнительные закуски для фуршета, ящики пива и лимонада, батареи винных бутылок. На отдельном столике стопками сложены салфетки. На следующем лежит что-то непонятное, я приподнимаю это и разворачиваю — это ткань. Не обычная ткань, а нечто среднее между брезентом и театральным занавесом, из неё сшиты портьеры Финёхольма, которые уже закрывают здесь одно из больших окон.

Висящая на окне портьера заканчивается позолоченными сигнальными фалами и огромными кистями размером с малярные, в них вплетены золотые нити. Но, очевидно, тому, кто её вешал, не удалось закончить работу до начала вечернего пира, и он и оставил на столе рулон ткани. Можно догадаться, что человеком этим был Херман Молестер из мастерской «Установка штор-плиссе и жалюзи», наш сосед и отец Кая Молестера Ландера — уже одно это последнее обстоятельство может стать достаточно веской причиной, чтобы в конце дня внезапно озаботиться состоянием своего собственного дома, вот он, всё бросив, и поспешил домой.

Я прекрасно понимаю, что действовать надо быстро и что дело за мной, ведь Тильте всё ещё пребывает в своём вдохновенном ауте.

Осмелюсь предположить, что маленьким зверюшкам, которые помогали Золушке перед её встречей с принцем, с которым она жила счастливо до конца дней своих и так далее, до меня далеко. Я делаю для Тильте тюрбан и что-то вроде римской тоги, специалист по шторам Ландер, к счастью, пребывал в таком замешательстве, что позабыл и портновские ножницы, и булавки. Потом я и себе сворачиваю тюрбан, и мастерю что-то вроде длинного платья, и под конец создаю для Тильте вуаль из того самого материала, который вешают ближе к стеклу, — это что-то среднее между больничными бинтами и мелкой рыболовной сетью.

Мы изменились до неузнаваемости — и заняло это меньше пяти минут. Тут дверь открывается, и перед нами возникает хозяин сегодняшнего мероприятия, строительный подрядчик и член фолькетинга, помещик Шарль де Финё.

Ситуация не из простых, но, похоже, Тильте по-прежнему летит на облаке светлых мыслей.

— Мы очень надеялись, что удастся с вами поговорить, — шепчет она.

Глаза Калле Клоака ещё не привыкли к темноте, но он узнаёт нежный голосок Тильте.

— Фрёкен Алевельд-Лаурвиг!

Тут Калле замечает наши костюмы, и мы понимаем, что он испытывает некоторую растерянность.

— Мы представляем общество Адвайты-веданты острова Анхольт, — говорит Тильте. — Это одна из высших неортодоксальных форм медитации в мире.