Дети света

– Сейчас ты сам решишь. Итак, воспринимай брак, как подвиг любви. Какой бы ни была твоя избранница, отнесись к ней, как к потенциально гениальной личности. Полюби ее, как отец дочь. Ведь дочерей не выбирают. Отец любит ее такой, какая она есть. Своей терпеливой любовью измени ее и вырасти в недрах собственной семьи такую жену, которую хочешь. Вот так: через подвиг любви. Поверь, истинная любовь – творит чудеса. Она из камней людей делает.

– Здорово! Па, ты у нас доктор психологии.

– Бери выше, сынок! Я – христианин.

– Спасибо, отец. Ты у меня не хилый батя, ты у меня крутейший мэн!

«Во влепил! – поскреб затылок Петр, когда за сыном закрылась дверь. – Воистину, я не достоин такого сына. Он гораздо лучше меня».

Блаженный: слово защиты

– И ты будешь писать о нём?..

– Да. Почему тебя это удивляет?

– Да он – алкаш и сквернослов!

– А кто во времена застоя не пил и не ругался? Пусть первым бросит булыжник.

– Да, но мы об этом хотя бы не писали.

– Может быть, просто не могли? А он смог.

– Тоже мне геройство – выставить собственные пороки на всеобщее обозрение.

– Да уж, для того, чтобы стать мишенью, нужно иметь мужество.

Этот внутренний диалог начинал утомлять Петра. 24 октября по телевизору показывали передачи в память писателя, игровые и документальные фильмы. Выступали родственники Венедикта, друзья. У его безалаберного памятника толпились люди всех поколений и вспоминали покойного, кто весело, кто со слезами. Откуда столько народной любви к этому вопиющему «неудачнику»? Что за феномен!

Наконец, удалось разыскать Петру в шкафу потрепанную в перестроечных дебатах книжечку Поэмы, изданную в далеком 95-м, открыл… и оторваться не мог. Странно, ни пьянство, ни ругательства на этот раз не задевали – все это вдруг показалось мишурой, вполне простительной для нажитого опыта жизни. Ругательства автора поэмы не несли в себе смысловой нагрузки, как, скажем, блатной жаргон, или атеистическое богохульство; это, скорей, слова-паразиты, навязанные пролетарской средой. Ну да ладно об этом… Зато на первый план выступило нечто подкупающее. Второе «я» Петра, гневно обличавшее покойного, жалобно пискнуло и затихло.

А произошло вот что. Сквозь белила и помаду грима, изобразившие шутовскую пьяную гримасу, проступили слезы. Как у блаженных и юродивых: шутки, лицедейство, ужимки, – а в глазах бездна сокровенной боли и мудрости. Не потому ли грозные цари перед ними шапки ломали и взор долу припускали?

Вспомнились слова одной переводчицы. Она водила по Москве группу японской творческой интеллигенции. Они то и дело останавливались перед пьяными нищими, с умилением разглядывали их опухшие физиономии, выслушивали хриплые ругательства и повторяли одно и то же: «Сколько здесь святых!» Когда-нибудь откроется нам тайна о наших родных алкашах, которую почувствовали эти носители далекой древней культуры.

Вот и Федор Михайлович в «Преступлении и наказании» пророчил: «И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, – скажет, – и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголют премудрые, возглаголют разумные: «Господи! Почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…»

А в это время изрядно постаревшие друзья Венечки, сменяя друг друга на экране, рассказывали неожиданное. Блаженный-то, оказывается, обладал феноменальной памятью, энциклопедическими знаниями, чуть ли не все книги в ближних библиотеках перечитал. А уж тонкость души имел – что вы! При нем сказать пошлость ― не смей, а то встанет и уйдет. И раковую опухоль горла, предсказанную в Поэме, и все сопутствующие операции принял спокойно и смиренно. Поэтому совсем не удивило Петра, что после смерти в православной церкви отпели Венечку с венчиком на лбу. Вполне достойный уход из жизни юродивого со слезами на глазах. Который вопил к ангелам и писал слово «Бог» с большой буквы.

– Это ты брось, – снова проснулся в душе «тот самый, который во мне сидит и считает, что он истребитель». – Этого мы никак не допустим! – пищал негатив.

– Ты о чем? – устало спросил Петр.

– Ну, чтобы это… пьянчужку в святые записывать, – как-то нерешительно пояснило второе «я».

– Вот что, – сказал Петр строго. – Не знаю, как там у вас, а у православных «о покойнике или хорошо, или ничего». Не способен доброго слова об усопшем сказать, так молчи – за путного сойдешь.

Затих, кажется, оппонент. Ну и ладно.

Петр полистал книжку, дошел до этих слов и перечитал их несколько раз. «Почему они так задели меня? – задумался он. – Ну конечно! Я сам так думал. Это моё. Конечно, Венечкино, но и моё».

...