Дети света

Петр Андреевич оторвался от ноутбука и сел за стол выпить чаю. Перед его глазами оказалась раскрытая тетрадь. Василий как-то поделился с ним замыслом, родившимся у него на бутырских нарах. Он тогда всю ночь писал в жуткой духоте «скелет» будущей книги. Из полученного в дар небесного семечка, из той рассады, которую он вырастил в мученичестве, обещало подняться чудное дерево, усыпанное золотыми листьями. Петр же читал написанное, и черная тоска давила грудь. А это признак духовной опасности. Красная лампочка. Аларм. Тревога.

Сел он за свой рассказ. Где-то в глубине души он уже имелся и сверкал оттуда алмазными гранями. Осталось всего-то записать, преобразившись в секретаря. Неплохо бы, в хорошего и грамотного, который не добавляет своих ошибок в начальственный текст. Увлекся, не замечая легкого трясения кончиков пальцев. Автоматически пил стакан за стаканом крепкий кофе.

Встал, разминая затекшие конечности, походил босиком по влажной траве, рассматривая звезды на серовато-розовом небе. Вдыхал тонкий запах цветов. Вернулся за стол и перечитал написанное. Все плохо! Грязно, страстно, легкомысленно. Снова ощутил змеиное ползание тоски в груди. В сознании замигал и запищал сигнал тревоги: внимание, опасность! Выделил набранный текст и прошептал: «так говоришь, рукописи не горят?» – с болью ударил пальцем по самой жестокой кнопке Del (удалить!).

Поднял глаза к окну и бездумно наблюдал, как золотой солнечный свет, отраженный от мертвой луны, лился холодным потоком сквозь дымный ядовитый смог, висевший над городом, через мутное оконное стекло, пыльную гардину и падал на грязную тарелку с лужицей запекшегося томатного соуса, в которой скрючились колбасные очистки.

«Ну, и что в результате мы имеем на этом столе от чистого солнечного луча?..»

Вспомнилось из богословской брошюры: враг человеческий сам способность творить потерял вместе с благодатью Божией, поэтому паразитирует на каждом деле, в котором человек сотворит Господу. Следом всплыли слова из книги об иконописи. Там говорилось, что с давних времен иконопись считалась делом монашеским, требующим строжайшего аскетичного трезвения, молитвы и поста. Выходит, что христианское писательство, как вид иконописи, без аскезы просто опасен. Слишком высокое напряжение – так ударить может, что и не встанешь.

Вот уж и рассвет зарозовел, и птицы защебетали. Вот и Василий закашлял, захрипел «Господи, помилуй». Послышались глухие удары о пол, стоны и завывания: «Гос-с-спо-о-оди-и-и! Поми-и-и-луй!» Так продолжалось с полчаса.

Потом сосед затопал и открыл дверцу старого холодильника. С бутылкой пива подошел к Петру, глубоко вздохнул и хрипло произнес:

– Понимаешь, Петр Андреевич, похмелье – это личная трагедия, а покаяние – победа над злом во вселенском масштабе. Запиши.

– Уже записал.

– Читал? – кивнул Василий на свою рукопись.

– Читал.

– Ну, и как?

– Ужасно. Хотя, конечно, имеешь право.

– Да?..

– Да.

– ?..

– !..

– …

Василий взял рукопись и медленно изорвал. Потом ткнул пальцем в лоб, красный от ударов об пол, и сказал:

– У меня тут свежий вариант сварился.