Дети света

Так же молчал Бог Отец, когда в предсмертной агонии вопил к Нему Сын Иисус. Отчего такая жестокость, возмутится неверующий. А как, вы думаете, дается искупление грехов? Чтобы принять на себя грехи людей, которые тебя сейчас распяли, чтобы их простить самому и умолить Всемогущего помиловать их – для этого надо отдать себя до капли. Для этого нужно истощить себя до полной нищеты, до полной оставленности, абсолютного вселенского одиночества. Кто способен испить чашу сию? Только тот, кому Господь дает пройти Своим путем. «Я есмь путь, истина, и свет». Слышите? «Путь!»

Каждый христианин в какой-то мере проходит в этой жизни путем Спасителя. И вот это «Господь молчал» знакомо тем, кто принимает муки.

Право же, братья и сестры, сладко оправдывать людей! Благодатно это – разыскивать в своей памяти, в их писаниях оправдания. Опираться на них, как на фундамент, и строить, строить дом на небесах. Тот самый дом, где встретимся мы с нашими усопшими в мире ином.

Чтобы почувствовать Православие, нужно пропустить через сердце такие слова афонского монаха: «Я, если бы было можно, всех вывел бы из ада, и только тогда душа моя успокоилась бы и возрадовалась бы». При этом он сделал руками движение, как бы собирал снопы на поле, и слезы текли из очей его. – «Преп. Сил. Афон.» с. 392–393, гл. «Адамов плач»)

Как ответны вы, покойники наши! Как радостно поминать вас добрым словом. Только и вы поймите нас и простите. Нам это делать не очень-то привычно. Нас всю жизнь учили обличать ближних и судить. Поэтому, наверное, наши поминания кажутся вам наивными, неуклюжими. Вы нас понимаете? Вы нас прощаете?

Ты нас понимаешь, Венечка?

...

«– Я вас понимаю, да. Я все могу понять, если захочу простить… У меня душа большая, как у троянского коня, многое вместит. Я все прощу, если захочу понять. А я понимаю…»

Благословение

Субботним вечером Петр стоял в очереди на исповедь. Принимал исповедников старенький протоиерей Владимир. В последний год он часто болел. По причине слабости, если он и появлялся, то находился в алтаре. Оттуда слышались его негромкие возгласы, от которых женщины всхлипывали. Как повезло им сегодня! К старцу, как водится, выстроился длинный хвост. Сначала Петра нервировали дамочки в шляпках, лезущие без очереди, потом он обмяк, положился на волю Всевидящего и углубился в молитву.

Уже и служба кончилась, уж и свет кроме дежурного потушили. Остались они вдвоем в опустевшем храме. С трепетом подошел он к старцу и подумал про себя: «Как скажет он, так и поступлю. Господи, яви мне, неразумному, волю Твою через иерея Твоего, страдавшего за веру двенадцать лет в тюрьме, всю жизнь служившему Тебе». После исповедования грехов поднялся с колен и сказал:

– Отец Владимир, я пишу рассказы…

– Какие рассказы, о чем? – спросил старец, глядя ему в глаза. Бесшумно подошедший юноша в сером халате безмолвно выдернул из-под его локтя тумбу аналоя.

– Православные… как мне кажется.

– Хорошо! Очень хорошо. Сейчас каждое слово, каждое свидетельство о Боге, о Церкви Христовой очень нужно. Пиши. Благословляю. Бог тебе в помощь. – Снова появился бесшумный юноша и на этот раз из-под ног старца выдернул коврик, а из-под левой руки – стул. Заодно выключил дежурный свет. Лишь яркое лунное сияние из зарешеченного окна освещало беседу.

– …А как же тщеславие?

– Ну, этой заразы в любом деле опасаться следует. Знаешь, иной огурцы тухлые на рынке продает, а найдет возможность похвастать, да себя выпятить. А ты думай про себя, что хуже всех. И вообще, будь построже к себе. Если вдруг тяжело станет, то принеси жертву Господу: отрекись от какой-нибудь привязанности, отдай другому то, что тебе самому нравится. А насчет тщеславия и прочих искушений… Так их бояться, это и жить тогда не надо: ложись на печь и трясись от страха. Да и спросит Господь на Страшном суде за все таланты, которыми наделил тебя. – Вдруг его прозрачно-голубенькие старческие глаза вспыхивают в отраженном лунном свете молодым огнем: —Да и чего нам, православным, бояться, когда с нами Бог! Всё. Благословляю, сынок, пиши!

С того вечера Петр писал каждый день, легко и вольно. Накопилось рассказов на двести с лишним страниц. Особенно хорошо писалось после причастия и во время поста. Иногда поток вдохновения прерывался за одну шальную мыслишку. А бывало, что после впадения во грех осуждения и вовсе на неделю он тупел и даже читать не мог.

Кроме рассказов хорошо писались письма – та же проповедь, направленная прямиком в цель, одному лишь читателю. Иной раз такой «направленный взрыв» приносил удивительные результаты. Спустя годы читатели цитировали ему выдержки из его же писем, о которых он и сам забыл. А люди удивлялись: да знаешь, как ты меня перевернул!

Впрочем, и рассказы писал он конкретным людям: интеллигенции, трудящимся, женщинам, юным девушкам и нестарым юношам, детям.

...