«Я не утверждаю, что мне – теперь – истина уже известна или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на таком расстоянии к ней, с которого ее удобнее всего рассмотреть.
И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И не верю, чтобы кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво – из чего это месиво, сказать затруднительно, да вы все равно не поймете – но больше всего в нем «скорби» и «страха». Назовем хоть так. Вот: «скорби» и «страха» больше всего, и еще немоты. И каждый день, с утра, «мое прекрасное сердце» источает этот настой и купается в нем до вечера. У других, я знаю, у других это случается, если кто-то вдруг умрет, если самое необходимое существо на свете умрет. Но у меня-то ведь это вечно! – хоть это поймите.
Как же не быть мне скушным?.. Я это право заслужил. Я знаю…, что «мировая скорбь» – не фикция, пущенная в оборот старыми литераторами, потому что я сам ношу ее в себе и знаю, что это такое, и не хочу этого скрывать».
Вот куда поднялся наш «блаженный пьянчужка»! Кто знакомился с писаниями пустынников, тот узнал эту монашескую тесноту сердца, обнимающего любовью мир. Тот самый мир, который погряз во зле. Ты его любишь, жалеешь, потому что в нем живут люди… а он тебе в ответ на твою любовь – позор, смех, издевательства, грабеж, побои, …распятие. «Чем сильнее любовь, тем больше страдания». Разумеется, изматывающая боль от наблюдения всеобщего безумия обязательно приводит к мысли о конечной остановке на жизненном пути. Усталый, изможденный путник жаждет покоя. Но перед тем, как упокоиться на мягком ложе, увы, – Хозяину последнего пристанища нужно рассказать о пройденном пути: каждому путнику предоставляется Там свое место, наиболее подходящее.