Дети света

Александр Блок в раю! Он оправдан. Это открытие дорогого стоит!..

Почему нам так близки жития таких святых, как Мария Египетская, Вонифатий, Евдокия? Да потому что в первой части их жития мы узнаем себя, любимых. Нам это очень близко и понятно: разврат, пьянство, веселье. А потом, прочитав во второй части жития про их подвиги и мучения, мы молимся им, как живым, которые слышат каждое наше слово. Потому что они «наши», им знакомы наши скорби, наша слабость. Кто, как ни они, помогут нам, вымолят нас из адского огня.

Свидетельство Оптинского старца и его чада – сильный аргумент. Если любителя доступных дам, завсегдатая ресторанов, оступившегося в революцию, – Господь помиловал за горячее предсмертное покаяние, то и мы не лишены надежды. Ведь у человека можно все отнять: свободу, богатство, здоровье; но покаяния никто отнять не может. Как писал в своих знаменитых письмах игумен Никон (Воробьев) «нам оставлено покаяние», – других подвигов для людей нашего времени, увы, нет.

Поэзия Ахматовой, Блока, Тарковского, Рильке, Бродского высока. Это не рифмованная романтика кровяного давления и животных инстинктов. Это отрыв от пыльной земли и орлиный взлет в запредельный мир. Чтобы писать, как эти поэты, нужно иметь огонь в сердце, стремление к небесному и самоотверженность. Трудно представить себе поэта бизнесменом, как соловья хищником. Или, скажем, эгоистом, не знающим ничего, кроме себя. Что такой способен сказать, чтобы сердце читателя отозвалось и заплакало, как скрипка в руках маэстро? Чтобы стать народным поэтом, нужно быть «из народа», жить его мечтой и болью, себя самого напитать народным духом. И при этом суметь сказать ему нечто большее, чем тот обычно слышит.

Почему поэт в России не просто сочинитель, но всегда «пророк»? Может быть, таким образом Господь протягивает руку помощи тем, кто не способен воспринять истину Евангельскую. Не зря же Спаситель с простым народом говорит языком причти, понятным и доступным. И не важно, что в нашем случае «простым народом» является интеллигенция, которая больше всего увлекается поэзией. Что поделаешь, если в России крестьяне проще и гармоничней принимают слово Божие. А у интеллигенции ― проблемы со славянским языком, смирением и любовью к ближнему. Значит, и ей Господь протягивает руку помощи, как Петру, утопающему на море Галилейском. И пусть это будет поэзия, почему бы и нет…

Старец Нектарий просил в 1920-е годы читать ему стихи современных поэтов и не отрицал в них духовного смысла. Ему принадлежат слова: «Жизнь определяется в трех смыслах: мера, время и вес. Самое прекрасное дело, если оно будет выше меры, не будет иметь смысла… Но есть и большое Искусство – слово. Слово убивающее и воскрешающее (Псалмы Давида). Но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника. Это путь жертвы. И один из многих тысяч доходит до него».

Девочка и дождь

С утра палило солнце. Над городом повисло густое марево. Розовато-серая пелена поднималась от горячего асфальта высоко в небо. Голуби и воробьи вяло копошились в пыли, похожей на серую пудру. Рубашки, блузки и носовые платки прохожих стали влажными от горячего пота. За мороженым и напитками выстроились очереди.

Ближе к вечеру потянуло прохладным ветерком. Потом на небе появились пузатые серые тучи, которые стремительно захватили небо в плен. Сначала вдалеке заурчали раскаты грома, потом засверкали молнии и, наконец, весело загрохотала гроза и ливанул дождь.

Первые капли влаги глухо шлепались на горячий камень и почти сразу испарялись. Несколько минут над раскаленной землей клубился густой банный пар – и его смыло потоками небесной воды. Гроза пошумела выстрелами грома, попугала бичами молний и унеслась за горизонт, увлекая за собой шквальный пенистый ливень. Только монотонный дождь продолжал царствовать в городе, заполонив струистым шорохом улицы, площади, бульвары – от приземной травы до поднебесных клубящихся облаков.

Иннокентия дождь застал по пути от метро к дому. Он ругал себя за то, что именно сегодня выложил из портфеля зонт. Быстро шлепая по лужам, он чувствовал, как по телу сквозь ткань рубашки текли холодные струи дождя. Распаренное зноем тело быстро остывало, отчего в животе и затылке появились очаги озноба и тупой боли. Распахнув дверь, он сразу поспешил в ванную, встал под согревающий душ. Обычно теплая вода снимала озноб и боль, но не в этот раз. Он вытерся, закутался в шерстяную одежду, зажег лампаду и сел в кресло напротив икон. Тупая боль и усталая молитва наполнили его. Он углубился в эту внутреннюю борьбу и забыл обо всем.

…Тяжелая дверь со скрипом подалась, отъехала в сторону, и Оля из темноты подъезда вышла в светлый дождь. Капли мягко зашуршали по капюшону плаща, по плечам и рукавам, резиновые сапожки по самые щиколотки погружались в ручьи и лужи. Кругом, куда ни глянь, струилась вода. Только ей под плащом в теплом свитере, шерстяных рейтузах и носках было тепло и сухо.