Дети света

Душным тихим вечером соседи слева под веселую комедию ужинали тушеным мясом с жареной на свином сале картошкой. Во дворе собралась пьяная компания и шумно предавалась затяжному выяснению отношений. Глаза Петра устали от компьютера до ломоты, он встал и пошел на кухню. Здесь женщины, возбужденно крича и размахивая руками, мечтали, на что потратить будущие нефтяные миллионы. Досталось и Петру от их щедрот: милостиво предложили ему круиз по святым местам Израиля и Египта. Кроме того, здесь беспрерывно работал телевизор. В груди его внезапно закипел «праведный гнев» на это духовное самоубийство, творящееся под боком. За пару минут, которые потребовались для наполнения чашки свежим чаем, его внимание привлекла «гениальная» сцена телефильма.

Вернувшись в кабинет, включил он второй телевизор и до глубокой ночи смотрел, смотрел сначала «гениальный» фильм, потом похуже, но не менее занимательный, а потом и вовсе какую-то дрянь. Оторваться не было сил. Ругал себя последними словами, тоном старшины спецназа приказывал себе выключить гнусный аппарат – и не мог… Пока не закончились программы по всем каналам, как пьяница от вина, так и не смог оторваться от мерцающего экрана.

Утром встал разбитым и больным. Весь день пудовая тяжесть давила грудь, распирала изнутри череп и опускала руки. Небо затянули серые тучи. Молитва не шла. Дела встали. Читать не мог от «песка в глазах». А тягота росла и давила. Взял четки и – сотня за сотней – стал упрямо отчитывать шепотом Иисусову молитву до онемения в пальцах – все зря, все не в дело. В душе – вязкая холодная тяжесть. И так весь день.

Вечером под рев магнитофона за стеной, под циркулярные вопли соседского ребенка, под пьяные песни за окном – лег на кровать и тупо буровил потолок полуслепыми глазами. Ломотная дрема навалилась на грудь и, казалось, распластала его в лепешку.

Комната наполнилась страшными черными существами. Они кричали, визжали, корчили рожи, показывая синие языки. Он отмахивался руками, ногами, но от беспомощных движений хоровод раскручивался еще сильней. Движения безобразных уродцев стали бесстыдными и мерзкими. Его тело наполнилось сильным жжением, будто горело в огне. Он брезгливо отмахивался. Вдруг круговерть разом исчезла и наступила гнетущая тишина, в которой сгустилось ожидание чего-то жуткого. Он помертвел.

Сзади к нему приближалось нечто черное и невыразимо страшное. Он скован множеством цепей, ему некуда деться. Волны парализующего страха многотонным катком проезжали от головы до пят. Это беспощадное великое зло неотвратимо приблизилось и остановилось рядом. Он пытался кричать о помощи, но, словно сильный невидимка придавил подушкой рот и грудь. Хотел призвать Господа, но не мог и звука выдавить. Это продолжалось долго – будто проходили год за годом. Его отчаяние нарастало. Перед близостью этого безжалостного зла он скрючился в мизерный комок страха. И вот из зажатых губ сильнейшим усилием выдавил ― букву за буквой ― звук, потом имя Господа: «И-и-ису-у-ус!» Как только прозвучало Имя, – будто сильным ветром мигом сдуло всю нечисть.

Вернулся в обычное состояние и вихрем перенесся к иконам, где золотой звездочкой горел огонек лампады, мягко освещая святые образы. «Слава Тебе, Господи!» – повторял он в исступлении под грохот сердца.

Когда в полном изнеможении замолк, его укутала, обняла и как бы слегка приподняла удивительная тишина. Безмятежный покой пролился куда-то глубоко внутрь. «Наверное, такой бескрайний покой царил в раю», – подумал он, потеряв чувство времени. Он просто молча жил в этой нечаянно открывшейся тихой вечности.

Вечером следующего дня позвонил знакомый монах. Петр поделился с ним своими ночными переживаниями. Тот спокойно констатировал:

– Это нападение. Дело обычное… Для подвизающихся. Меня ночные лукашки еще и бьют до синяков и с кровати сбрасывают».

Затем попросил написать икону Старца Афонского для своего нищего дальнего монастыря.

Петр, в свою очередь, попросил уделить время, чтобы показать рукописи. Монах, несмотря на множество дел, согласился. Полдня, затем вечер, до глубокой ночи сидели они на кухне маленькой квартирки его мамы и под кофе – голова к голове – читали машинописные листы. Белые поля покрылись карандашными пометками.

От жары, от огня газовой плиты, на которой варились гречневая каша и кофе, – их лица лоснились. Полотенца на коленях намокли от ритмичного промокания лбов. Филолог по образованию, монах четко правил орфографию, а богослов по призванию удалял и ставил под вопрос некоторые сомнительные места. Завершив работу далеко за полночь, они сотворили благодарственный молебен, и монах проводил Петра до машины. После духоты кухни и сделанной работы хорошо гулялось вдвоем на безлюдной зеленой улочке. Со скамейки привстал старичок с бессонницей и уважительно поклонился монаху.