Дети света

– Увы, никто из живущих на земле не застрахован от ошибок. Мы все очень слабы, чтобы противостоять злу один на один. К тому же с детства нас учили быть злыми. Называлось это по-разному: отстаивание принципов, борьба за счастье, научный подход, жизнь по разуму и прочее. А в основе этого ученья была ненависть к Богу. Уж очень мешал Бог людям творить свою волю, жить в наслаждении и не отвечать за сделанное зло. Но никто не смог отменить совесть, нравственность, страх смерти. Они-то и свидетельствовали о Боге в душе каждого человека.

– Ты верующий? – спросила она.

– Да. Ты тоже верующая, только еще этого не осознала. Так вот, видимо, в роду этой девочки были священники или монахи, а, может быть, ее родичи были прощены и стали за нее молиться там, на небесах. Так или иначе, но только решил Господь помиловать девочку с оленьими глазами. И вместо геенны огненной, где мучаются грешники, виновные в смертных грехах, решил послать ей болезнь тяжелую, но спасительную. Так наша девочка по милости Божией узнала о своей раковой опухоли. А как учат святые отцы, раковыми больными полнится Царствие Небесное. Так что радоваться надо этой милости, этой болезни. Мы ее как-нибудь с Божией помощью переживем, зато после смерти войдем в радость и свет Божий.

Последние слова он произносил с трудом, прижав руки к животу.

– Прости, мне пора отдохнуть. Ничего, ничего, в конце концов, все пройдет: боль, болезнь… Мало ли мы пережили. И с этим справимся. С Божией помощью. Зато впереди ― вечная весна. Прости…

– Спасибо тебе! – выпалила она. – А то я на такое решилась…

– Ни в коем случае! Это вечная смерть. А ты живи. И радуйся. Да, вот так: живи и радуйся. Через боль радуйся. Там встретимся. Обязательно. Там хорошо. Поверь. Прости…

Он встал и медленно пошел к больничному корпусу. Она, прижав ладони к губам, смотрела ему вслед.

В проходной Петр с Борисом столкнулись с молодой женщиной. Оба задержали взгляд на ее необычном красивом лице. Там, как на полотне картины, жил целый каскад чувств: от печали до радости, от горя до счастья, от потери до открытия. Лишь на миг она вскинула на них большие карие глаза, ресницами, как веером, взмахнула, смущенно потупилась и… прошла мимо.

– Один взгляд, какая-то доля секунды, – пораженно произнес Петр, – а в нем отражение вечности.

– Нет, что ни говори, – согласно кивнул Борис, – некоторые наши бабенки… женщины… будто вселенную в себе носят. Вот, к примеру, моя Марина… Да.

Они облачились в белые халаты и поднялись на второй этаж. Здесь повсюду витал сладковатый запах и, казалось, таился страх. У приоткрытой двери они остановились. На скомканной постели в окружении окаменевших соседей извивался мужчина и громко стонал:

– Мне больно! Мне страшно! Сделайте что-нибудь… Умоляю! Сестра, дайте мне морфий. Сволочи, все продали, все наркоманам загнали.

Борис подозвал сухопарую женщину в белом халате с бесцветным лицом, сунул ей в карман стодолларовую бумажку и приказал:

– Сделайте ему укол.

– Как скажете, – вздохнула она. – Только ему уже не поможет.

– Все равно сделайте.

В самом конце длинного коридора они разыскали нужную палату, осторожно открыли дверь. Здесь стояли три кровати. Одна пустовала, на другой спал старичок, на третьей лежал Иннокентий. По его желтоватому лицу волнами пробегали гримасы боли. Одна рука лежала на животе, пальцы другой перебирали вязаные четки. Он смотрел за окно, где по широкому отливу подоконника прыгали и трещали веселые воробьи. Увидев друзей, он с усилием улыбнулся:

– Сегодня дивный день. Солнышко. Птицы поют… За такое утешение можно немного и потерпеть.

– Может, тебе укол морфия нужен? – спросил Борис. – Только скажи, я сейчас организую.

– Нет, что ты! – даже привстал Иннокентий. – Не надо. Боль вполне терпимая. Особенно, когда знаешь за что и ради чего. А потом… Петя, ты помнишь, мы в Дивеево купили книжку про Дивеевские предания?

– Да, она у меня дома.

– Ты там найди, у монахини Серафимы… я подчеркнул. Ты все поймешь.

– Найду, – кивнул Петр. – Может, тебе священника позвать?

– Не надо, у нас тут лежит батюшка. Он исповедует и причащает. К нему очередь. Все нормально.

– Что для тебя сделать? – почти одновременно спросили Петр с Борисом.

– Простите и благословите отойти, – улыбнулся Иннокентий. – Я устал здесь. Мне туда хочется. Там хорошо.

Вышли они из больницы в смятении.

– Я так не могу, – ударил кулаком в грудь Борис. – Брат умирает, а я ничего сделать не могу.

– Да не умирает он, – глухо отозвался Петр. – Переходит. Он давно готовился.

Дома Петр нашел книгу «Серафимо-Дивеевские предания». В записках монахини Серафимы (Булгаковой) нашел подчеркнутые карандашом строчки:

«В мастерской все силы сестер уходили на работу… Они выглядели бледными, истомленными, ведь сидели и зиму, и лето без воздуха, да еще при таком напряжении. Трудовые сестры выглядели всегда крепче, здоровее от постоянного пребывания на открытом воздухе, от физической работы.

Рассказывали, что особенно хорошо умирали чахоточные. Многие из них перед смертью сподоблялись видений. За благословением умереть посылали к матушке игумении…»