Дети света

Петр Андреевич оторвался от ноутбука и сел за стол выпить чаю. Перед его глазами оказалась раскрытая тетрадь. Василий как-то поделился с ним замыслом, родившимся у него на бутырских нарах. Он тогда всю ночь писал в жуткой духоте «скелет» будущей книги. Из полученного в дар небесного семечка, из той рассады, которую он вырастил в мученичестве, обещало подняться чудное дерево, усыпанное золотыми листьями. Петр же читал написанное, и черная тоска давила грудь. А это признак духовной опасности. Красная лампочка. Аларм. Тревога.

Сел он за свой рассказ. Где-то в глубине души он уже имелся и сверкал оттуда алмазными гранями. Осталось всего-то записать, преобразившись в секретаря. Неплохо бы, в хорошего и грамотного, который не добавляет своих ошибок в начальствен­ный текст. Увлекся, не замечая легкого трясения кончиков пальцев. Автоматически пил стакан за стаканом крепкий кофе.

Встал, разминая затекшие конечности, походил босиком по влажной траве, рассма­три­вая звезды на серовато-розовом небе. Вдыхал тонкий запах цветов. Вернулся за стол и перечитал написанное. Все плохо! Грязно, страстно, легкомысленно. Снова ощутил змеиное ползание тоски в груди. В сознании замигал и запищал сигнал тревоги: внимание, опасность! Выделил набранный текст и прошептал: «так говоришь, рукописи не горят?» — с болью ударил пальцем по самой жестокой кнопке Del (удалить!).

Поднял глаза к окну и бездумно наблюдал, как золотой солнечный свет, отраженный от мертвой луны, лился холодным потоком сквозь дымный ядовитый смог, висевший над городом, через мутное оконное стекло, пыльную гардину и падал на грязную тарелку с лужицей запекшегося томатного соуса, в которой скрючились колбасные очистки.

«Ну, и что в результате мы имеем на этом столе от чистого солнечного луча?..»

Вспомнилось из богословской брошюры: враг человеческий сам способность творить потерял вместе с благодатью Божией, поэтому паразитирует на каждом деле, в котором человек сотворит Господу. Следом всплыли слова из книги об иконописи. Там говорилось, что с давних времен иконопись считалась делом монашеским, требующим строжайшего аскетичного трезвения, молитвы и поста. Выходит, что христианское писательство, как вид иконописи, без аскезы просто опасен. Слишком высокое напряжение 3/4 так ударить может, что и не встанешь.

Вот уж и рассвет зарозовел, и птицы защебетали. Вот и Василий закашлял, захрипел «Господи, помилуй». Послышались глухие удары о пол, стоны и завывания: «Гос-с-спо-о-оди-и-и! Поми-и-и-луй!» Так продолжалось с полчаса.

Потом сосед затопал и открыл дверцу старого холодильника. С бутылкой пива подошел к Петру, глубоко вздохнул и хрипло произнес:

— Понимаешь, Петр Андреевич, похмелье — это личная трагедия, а покаяние — победа над злом во вселенском масштабе. Запиши.

— Уже записал.

— Читал? — кивнул Василий на свою рукопись.

— Читал.

— Ну, и как?

— Ужасно. Хотя, конечно, имеешь право.

— Да?..

— Да.

— ?..

— !..

— …

Василий взял рукопись и медленно изорвал. Потом ткнул пальцем в лоб, красный от ударов об пол, и сказал:

— У меня тут свежий вариант сварился.

А однажды, так сложились обстоятельства, так филигранно выстроилась цепочка «совпадений», что нет сомнений: вот она 3/4 воля Божия! Оказались Петр на пару с Василием в маленьком городке, где им ничего не осталось, как общаться и писать. Друг открыл Петру незнакомые доселе грани своей натуры. Из-под шелухи чужеродных наслоений, из-под гремящих медью лат и щитов 3/4 проявился заботливый, рассудительный человек с мягким застенчивым взором глубоких глаз.

Часами говорили, открыто, доверительно, прямодушно. Бродили по аллеям старого парка, пили чаи с калачами за столиками кафе, купались в прохладной воде, превозмогая страх 3/4 и слово за слово, помощь на помощь 3/4 открылась душа его. …И молила: видишь, брат, как тяжко мне под этим грузом, видишь, как томлюсь я, как жажду освобождения 3/4 так помоги же, помоги мне, брат!..

Каждую ночь они «сдавали друг другу смену»: Василий вставал на рассвете, когда Петр засыпал после ночных трудов. Ночью же, оставшись наедине, Петр заглядывал в комнату соседа, убеждался в бездонной глубине сна, умиляясь его по-детски распахнутому рту.

В своей комнате зажигал он свечи и учился «предстоянию». Поначалу с великим напряже­нием сил продирался через злобные заросли помыслов. Как за перекладины крутой лестницы вверх, вцеплялся в каждое слово молитв, чувствуя руки помощи, тянущиеся сверху.