Дети света

Итак, утром перед праздником Герд не вышел к завтраку. Экономка ехидно доложила, что господа изволят болеть и подозревают у себя вирусное, поэтому просят маменьку не подниматься к ним и не подвергать себя опасности заразиться. Хам и сам не разбежался его навещать. А Герд, и в самом деле, чувствовал себя больным, весь день его знобило от возбуждения. Проснулся он рано и уже к полудню успел нафантазировать таких концовок своей затеи, что дергался от каждого шороха. Сценарии в его голове мелькали разные, но вот развязка всегда была одна и та же: он попадал в руки агемы – службы, занимавшейся борьбой с внешними и внутренними врагами государства. Будучи не в силах на чем-то сосредоточиться, Герд метался по комнате, как животное по клетке, хватался то за спинку стула, то за голову, а потом бросался лицом на кровать. Переживал он буквально за все: что не сможет раздобыть пропуск или попадется на его краже; даже с пропуском в руках не сможет проникнуть в бункер или потеряется там; не сможет сориентироваться в огромном количестве информации, не найдет нужную, или найдет, но у него не хватит времени с ней ознакомиться, и прочая, прочая, прочая. Герд поднимался с кровати, подходил к окну, окидывал невидящим взором улицу и стонал. Нервы не выдерживали.

К вечеру ему стало совсем худо. Когда на ужин принесли грибы – Гера решила его порадовать, она, оказывается, знала, что он их любит – Герда вырвало. Уже через полчаса у него в комнате был врач, а за дверью дежурил Хам, его шаги по коридору туда и обратно нервировали Герда. Врач, с выражением совершеннейшей скуки на лице и не издав ни единого звука, измерил Герду пульс, температуру, давление, послушал его сбивчивое дыхание, заглянул в рот и глаза, потом черканул что-то у себя в бумагах, удовлетворенно кивнул сам себе и вышел из комнаты. Дверь за собой он прикрыл неплотно, поэтому какое-то время Герд мог слышать его удаляющиеся шаги и их с Хамом голоса. Ему вменялось общее переутомление.

– Оно нередко встречается у подростков при сильных умственных нагрузках, – монотонно бубнил доктор. – Перед экзаменами это обычное дело.

Через несколько минут Хам вернулся. Он заглянул в комнату, положил какую-то бумажку на письменный стол, постучал костяшками по столешнице и, не глядя на Герда, произнес:

– С этого года пропускать Предстояние без осмотра и заключения специальной инспекционной комиссии нельзя. – Потом развернулся и вышел.

Герд потянулся за бумажкой. Это была справка, освобождавшая его от бдения в этом году за подписью штатного врача-инспектора, фамилии он не разобрал. На лбу выступили капли холодного липкого пота, Герд не сдержал вздоха. Он еще даже не приступил к выполнению самой опасной части своего плана, а уже чуть не попался. Все, конечно, обошлось, но то ли еще будет впереди – так много всего, что могло пойти прахом. Например, он мог грохнуться в обморок где-нибудь по пути в библиотеку.

В десять вечера, когда в любой другой день уже никто не посмел бы выйти из дома, все, включая прислугу, покинули квартиру. Герд остался один. Действуя, как во сне, он натянул на себя старую серую тренировочную школьную форму, которая была ему уже мала: щиколотки и запястья торчали наружу, ветровка на молнии трещала по швам, не давая продохнуть. В руках Герд сжимал импровизированную маску, загодя сшитую им из куска старой мешковины, позаимствованной у Олвы в кладовой. Герд осторожно выскользнул из комнаты и, прекрасно сознавая, что услышать его некому, на цыпочках прокрался в гостиную. Было темно и тихо. На ощупь он добрался до прихожей. Перевел дыхание. Теперь ему предстояло найти пропуск.

Хам всегда носил его во внутреннем кармане делового пиджака. На Предстояние же он отправился в парадном, следовательно, деловой пиджак должен был остаться висеть на вешалке. Вместе с пропуском. Пропуск на причастии Хаму был ни к чему. Теоретически. Герд облизал губы, сжал и разжал кулак, заставляя кровь прилить к непослушной холодной конечности, и протянул руку к тому, что по очертаниям напоминало пиджак. Пальцы, подрагивая, медленно ощупали ткань. Потом замерли. Герд извлек из внутреннего кармана тонкую легкую пластиковую карточку и переложил ее себе. Это и был пропуск. Герд сглотнул и покинул дом.

Город обрушился на него гулом многотысячной толпы и почти сбил с ног. Герд стоял на крыльце, вцепившись в перила так, что побелели костяшки, и смотрел на реку людей, проплывавшую мимо него. Улицы были наводнены населением, стекавшимся на главную площадь для того, чтобы ровно в полночь предстать перед своим Диктатором. Герд не мог ступить ни шагу. У него была агорафобия. Именно от страха перед толпою на ночных бдениях у него случались приступы, которые позволяли ему избегать процедур до этого самого момента. Но сейчас все было иначе, сейчас ему нужно было преодолеть себя и присоединиться к общему движению. Герд отчаянно призывал все свое самообладание, всю волю, чтобы просто разжать руки, отпустить перила и спуститься со ступенек. Но он не мог. Глаза его бешено вращались, рот был разинут.