Дети света

Иннокентий учился читать на церковно-славянском. Он вполне соглашался с Оптинскими старцами: «В настоящее время этот удивительно чистый язык мало кто понимает, а между тем, он несравненно красивее и богаче русского языка. Один знаток, сравнивая славянский язык с русским, говорил, что между ними такая разница, как между дворцом и трактиром». Удивительно быстро освоил он Библию и Псалтирь. Утренние и вечерние молитвы выучил наизусть меньше, чем за месяц. Полюбил церковные службы.

Анатолий ходил на собеседования в посольство, изучал международное право, посещал бизнес-курсы. С удивлением для себя он постигал, что там, за границей, в реальной жизни воплотятся его самые дерзкие мечты. Он станет по-настоящему свободным.

Иннокентий ходил в церковь на исповедь. Он чувствовал, как цепи грехов отпускают его. Он разгибался и понимал, что свобода от вечной смерти входит в его настоящую жизнь. Причастие раз за разом привносило в сердце и разливало по всему телу таинственную энергию божественного света.

Анатолий стал выезжать за границу, присматривался к тамошней жизни. Практиковался в разговорном языке. Учился манерам и жестам «свободных людей». Радовался своему сходству с ними. Например, тому, как бережливо они тратят каждую копейку, имея на счетах миллионы. И уже не стеснялся проходить мимо нищих: сами виноваты, работать не хотят. Туда и дорога неудачникам. Мир принадлежит предприимчивым, «по-хорошему» жадным людям!

Иннокентий, читал Евангелие и жития святых отцов, постигал новый для себя мир. В этом «антимире» все было наоборот. Раздача милостыни вплоть до полной нищеты считалась богатством, а стяжание роскоши — самоубийством. Центр тяжести разума человека перемещался из мозга в сердце. Такие ценности, как одежда, вкусная еда, вино, развлечения, плотская «любовь», — утратив золотую маску, предстали врагами. Презираемые же миром воздержание, скромность, молчание, всепрощение, самобичевание — вдруг почитались за великие добродетели.

Иннокентий стал выходить из мира и вживался в «антимир». На церковных службах впитывал каждое слово. Он подсознательно понимал, что именно здесь идет подготовка к посмертной вечности. Зорко наблюдал за поведением церковных людей, слушал их необычные беседы на необычном языке, полном славянизмов, богословия и архаики. Как, например, перевести на обычный разговорный сленг такое: «подвизающемуся в послушании все поспешествует во спасение»? Он пробовал цитировать это Анатолию, но тот лишь ехидно-вежливо посмеивался. Иннокентий же почему-то находил в этом какое-то таинственное приглашение в незримый свет.

Ездил Кеша в паломнические поездки по святым местам. И всюду знакомился и жадно общался с людьми, сумевшими вырваться из заколдованного круга мирской толкотни. Среди них не встречал он героев, суперменов и гениев. О, нет, напротив! Более всего они походили на слабых, беззащитных, наивных, доверчивых детей. Казалось бы, таких тихонь суровая жизнь должна бы сломать, смять, закатать в асфальт — ан нет! Наоборот взрослых детей будто невидимая родительская сила охраняла и вела по жизни. Иногда Кеша понимал, как отчаянно отстал от этих «продвинутых» людей. Те целиком вросли в вечную жизнь, а он беспомощно ползал по границе между «этим» и «тем». И тогда ему сладко плакалось по ночам. А его жалобы в немую полуночную пустоту приносили ему необыкновенную сердечную радость. Так он постигал живую реальность невидимого. И обретал веру.

Когда пришло время Анатолию выезжать, они присели за стол «на посошок».

— Я тебя, Кеша, отсюда на Запад вытащу! — ударил себя в грудь эмигрант.

— Или я тебя оттуда, — загадочно прошептал Иннокентий.

— Ты же у меня единственный друг! — голосил Толик. — Все от меня отвернулись. «Никто меня не любит, не жалеет».

— Другом я тебе был и останусь.

Такая непутевая

«Если во мне это есть, то никак не по моей вине. Сами виноваты, милые, сами. Кроме вашей непутевости и глупости есть еще и факты, между прочим. Кто станет отрицать ведущую роль Евы в нашей всеобщей беде? Ради кого мужчины дерутся и совершают большую часть преступлений? Кто нас, наивных мужиков, соблазняет, а потом садится на шею и, побалтывая ножками, натягивает вожжи, направляя наши усилия согласно своим недалеким соображениям? Кто связывает нас по рукам и ногам, да еще и издевается при этом? А вы сами-то себя слышали, когда собираетесь на посиделки? Да вы там обгладываете своих мужиков до белых косточек.

А в церкви как себя ведете? Положено вам слева стоять. Так нет: обязательно станет впереди мужчины и всю службу будет прельщать его обтянутыми округлостями дамочка без царя в голове. Сколько же вы, милые, человек вот так соблазнили! Сколько от молитвы отвлекли… А в эту самую минуту — моя слушательница разве сокрушается? Не тут-то было! Я вижу возмущенный взгляд ее накрашенных глазок, округлившиеся помидорные губы и слышу визгливо-хрипловатое: на себя посмотри!