Дети Ванюхина

— Зря вы так, Самуил Ароныч, ей-богу, зря. Они ж не на всю жизнь уезжали, а поработать, заработать на жизнь, укрепиться материально и вернуться обратно.

— Посмотрим, — задумчиво ответил дед Лурье, — поглядим, как сложится… Может, все, как говоришь, и получится, может, и так…

То, о чем сообщил старик, стало очередной неожиданностью, но с обратным на этот раз знаком, заставившим Нину Ванюхину изменить точку зрения на конечный исход заморского путешествия семьи Лурье. И тогда она решила подождать других событий в жизни техасцев, решила дождаться, пока выкристаллизуются прочие их тамошние замыслы и планы, с тем чтобы окончательно определить и свои…

Самуил Аронович был совершенно прав, когда предполагал дальние планы своих детей, связанные с постоянной жизнью за океаном. Марик и Ирка все для себя решили окончательно, как только образовался первый стабильный годовой доход и они переехали в ту самую уютную квартиру, противоположно относительно бейсмента расположенную. На американскую грин кард семья подала в первые дни, как обустроилась на новом месте, и счетчик времени начал отматывать с того самого дня. Отца они пока в известность решили не ставить, чтобы не волновать старика. Но рано или поздно — оба хорошо понимали — сделать это все равно бы пришлось. А пока они проблему отложили, сосредоточившись каждый на своем: Марик — на укреплении профессиональных позиций на новом месте, Ирина, отправив Ваньку во второй класс и убедившись, что там все будет как надо, начала серьезно думать о выборе места для себя в новой жизни, и думать вполне серьезно, а маленький Айван, получив доступ к мощному школьному компьютеру, как однажды прилип к экрану, так и завис перед ним навсегда. Он, несмотря на совершенно иную среду общения и отношения окружающих к его так до конца и не исчезнувшей болезни, стеснялся все же, в память о пироговской школе, своего физического несовершенства. И потому он старался чаще оставаться один, без любого окружения, даже самого доброжелательного и приятного. Так он поступал и раньше, еще при жизни в Советском Союзе, замыкаясь в себе и избегая при любой возможности контактов со сверстниками. Нынешнее отличие состояло в том, что уединение, к которому он уже успел привыкнуть и даже полюбить, не угнетало больше детскую душу и не ранило неокрепшую психику ребенка, а, наоборот, способствовало укреплению ее, с обретением уверенности в собственные силы и разум, ну почти как у полноценных подростков, думал он, у тех, кто не болел детским параличом, кому не требовалось подволакивать левую ногу, когда они шустро взбирались по лестнице на второй этаж. В общем, хорошо успевая по всем предметам, Айван продолжал сравнивать тамошнюю и тутошнюю жизнь, делал это наблюдательно и системно, выстраивая и сплетая внутри себя одному только ему ведомые ассоциативные цепочки, которые раз от разу становились все сложней, путаней и совершенней.

Компьютер, к которому он прилип, возник не сразу, а с момента третьей по счету школы, той самой, где все учащиеся не похожи друг на друга и при поступлении в которую Айвану Лурье тем не менее удалось успешно пройти в высшей степени непростой приемный тест. Правда, о том, что тест сильно отличается от всех других оригинальностью задач и нестандартным подходом в оценках результатов, он узнал уже позднее, от отца, сразу после того как был зачислен. Марик повел себя так на всякий случай, перестраховавшись, для того чтобы избежать возможной психической травмы сына в случае неудачи.

Через год учебы, в девяностом, незадолго до Рождества, Айвану пришло в голову исследовать чердак их красивого дома. Чтобы попасть на самый верх, выше последнего третьего жилого уровня, надо было вытянуть на себя складную чердачную лестницу, упереть ее в пол и забраться по ней до наиболее высокой точки. Так он и поступил, преодолевая боль.

Кроме хлама, оставшегося от прежних хозяев, Айван обнаружил угловатую штуковину наподобие русского сундука, тоже сделанную из гладких деревянных досок, но зато без амбарного замка. Штуковина оказалась пустой и пыльной изнутри, за исключением детали: на дне сундука, завернутая в пожелтевшую газету, лежала книга, довольно толстая и явно старого полиграфического образца. Газета была еженедельной, тысяча девятьсот тридцать шестого года выпуска, называлась «House& Household» и издавалась в штате Юта. А книга называлась «What Mathematics Is» и принадлежала перу некоего Рихарда Куранта, о котором Айван слыхом не слыхивал. Но книга почему-то его заинтересовала, он сбросил ее на третий уровень, а сам начал осторожно спускаться вниз, поскольку это оказалось делом еще более трудным, чем забираться наверх с нецепкой рукой и плохо повинующейся нездоровой нижней конечностью.