Дети Ванюхина

В то же время понимал, что думать подобным образом у него нет никакого права, – умом понимал. Но сопротивлялся чем-то другим – хаосом каким-то природного происхождения, засевшим глубоко в недрах туловища, и хаос этот подталкивал куда-то вбок, к нечувствительной левой половине, в сторону от жизненных реалий, и снова заставлял делать нестандартные выводы, отсортировывая все, что выходило за рамки самой могучей и самой прекрасной из всех математических теорий. Как и все остальное.

Милочка, узнав о раннем возвращении Ирины Леонидовны, обрадовалась сначала и тут же ей отзвонилась с докладом. Подумала: хорошо, что не успела выскочить из налаженного свекровью режима ухода за дочкой, а то все равно что-нибудь рано или поздно напутала бы или как-то по-другому бы с маленькой осрамилась. Хотя теперь ей можно ошибаться, поскольку – в положении, а это всегда перегруз и нервы. Но недовольной все-таки оставалась и точно знала отчего: чувствовала, что ревнует Айванова мать ее к мужу, хоть и стелет гладко, и вежливая всегда, и предусмотрительная, и с Ниночкой золотая – каждый пальчик поцелует, каждую складочку, как свою настоящую кровную внучку. Но все равно, сына своего – который ей такой же «родной», как и маленькая Нинка Айвану, – любит больше. Это и вызывало задумчивое Милочкино недовольство, это и настораживало, что не могут за таким, лишенным недостатков фасадом не укрыться фальшивка и обман, это и заставляло тайно от всех доверять не до конца.

Первым делом Ирина Леонидовна появилась на Плющихе – сразу как прилетела и отлежалась. Там посмотрела на все, взвесила – и Ниночку, и дела текущие, – а после этого на другой день отправилась в Мамонтовку, к другой своей родне по получившейся жизни. Увидала там Петьку-майора, познакомилась и поняла, что отлегло немного от сердца, отпустило. Чуточку даже удалось поненавидеть себя за отвратительные прошлые настроения и мысли про Ниночку, хотя и не помнила, чтобы официально сама себе их ставила в укор. С Полиной Ивановной чаю попили, про жизнь поговорили, про Макса рассказала в Америке, что на этот день знала. И снова в Москву, домой, на Пироговку: никаких Ванькиных «мерседесов», сама, всегда теперь сама только – не на кого в этой жизни больше надеяться, пусть на нее лучше надеются те, кому от нее прок, любовь и польза, а кто они – сами пускай решают, без ее участия, потому что ее участие, как видно, не всегда добром для нее самой же оборачивается, а, наоборот, отторгает и там, где никто не ждал, разрушает и калечит. Собаку срочно купить, собаку – отдушину, бульдога, зверя, настоящего друга, soul mate – душевную привязанность, как говорят там, где жила, там, откуда вернулась, эх, Марик, Марик…

Собачку эту, что купила, проколола сразу же, на другой день, не стала ждать, как дед, пока подмосковная ветеринарная сестра на голову свалится из ниоткуда: чуму сделала, гепатит, ну и все положенное по списку.

Началось крепкое лето, и трава на пироговском дворе пробилась уже повсюду. Но лучшее место по собачьим какашкам, в смысле по минимальному количеству кучек, располагалось возле дедовой сирени, которую вычислила и нашла, припомнив ориентиры покойного Самуила Ароновича, изложенные им когда-то по телефону. Не знала лишь, какой все же куст их, под которым последний Торька лежит. По этой причине оставила санитарную зону вокруг всех кустов и следила, чтобы совсем близко к ней Торька Третий не гадил. Выводила его трижды в день, несколько раз кормила, дважды давала молоко и какие нужно витамины, и поэтому голова у Третьего, полностью отказавшись от шеи, уходила в туловище с положенной основательностью, резко опережая в ширину узкий бульдожий таз и наплевав на коротколапый отрыв щенячьей холки от линии земли. Забота о нем оказалась весьма кстати: пока у Милочки подрастал второй живот, на попечении у безработной бабушки Иры находилась лишь маленькая Нинуля, внучка, и все еще бодрые оба родителя Заблудовские.

– Я не понимаю, Ириш, как же там Марик один справляется без тебя? – не раз пытала дочь Фабриция Львовна. – У него же работа по мостам и преподавательская деятельность в институте. Он же света белого, должно быть, не видит. Ни постирать толком, ни погладить некому, ни приготовить как надо по-домашнему. Как же так?

Ирина прекрасно знала, что забота матери о ее муже не носит характер честной обеспокоенности, а все это лишь так, чтобы в очередной раз втянуть ее в воронку длинного разговора и вовлечь в зону родительских наставлений. На деле же мать была исключительно довольна сложившимся положением вещей, балуя себя под старость таким нежданным удовольствием. И соглашаясь с этим, Ирина Леонидовна старалась по возможности не избегать формальных материнских допросов, но и, само собой, не приближаться к зоне опасных откровений. Она просто отвечала:

– Мам, там не стирают и не гладят сами, там для этого машины есть или сервис специальный.