Дети Ванюхина

Когда она открыла дверь в ванную, Максик стоял совершенно голый, мокрый еще после душа с протянутой в поисках полотенца рукой. Она опустила глаза и обнаружила, что стоящий перед ней родственник Максим Ванюхин не такой уж и племянник, и не такой уж ангелочек, а вполне юноша, похожий, кстати, на того парня из «Частных уроков» с Сильвией Кристель, что на видике был записан. Она тогда вскрикнула «ой!», смутилась и быстро прикрыла дверь в ванную. Максим же вышел уже одетый и с таким видом, будто ничего не случилось. Для него и правда ничего не произошло сверхъестественного, он и вдумываться в это не стал, не уверен был даже, что обратил внимание на того, кто дверь на себя потянул. Но Милочке пейзаж тот запомнился…

Дома уже она долго рассматривала себя в зеркало, обнажившись по пояс, следя за дверью и с майкой в руке наготове, чтобы отскочить сразу, если что — если мама Поля неожиданно дверь потянет, как тогда, на «Спортивной».

На месте груди Милочка обнаружила лишь два твердых сосочка, крепко сидящих на двух недоразвитых оттопырках. И всего-то, подумала она тогда разочарованно и почувствовала, как неудобно стало в пищеводе, в той его части, что располагалась напротив впадинки между отсутствующими грудями, но немного сзади, ближе к спине. Вслед за этим выделилась слюна, ее было немного, но она была густой и плохо глоталась. Лучше всего в таких случаях помогал портвейн, потому что он был слаще сухого вина и от него не раздувало живот, как от пива. А еще он был лучше, так как действовал быстрее любого вина и пива, приятно затуманивал сознание и резким эффектом убирал тянущее неудобство в пищеводе. А потом становилось просто хорошо, выплывало состояние, которое она уже знала, ждала и успела полюбить. Она еще раз вспомнила про фильм тот с воспитательницей Сильвией Кристель в одних чулках и с мальчиком — сыном богатых родителей, которые катаются на «Роллс-Ройсе», пока он гладит ее нежную кожу, дрожа от желания и страха, и Милочке смертельно захотелось разогнать этот внутренний зуд, манящий в чужую жизнь, в другие незнакомые радости, к другим неведомым ей берегам, что омываются не их мамонтовской речкой, а солеными прибоями совсем других океанов. А лучше всего разгонялось портвейном: и по вкусу, и по доступности…

Максим же действительно не предполагал, что с определенной поры Милочка стала смотреть на него более внимательно, трепетно даже, изучая племянника с новых ракурсных точек. Игра эта в одни ворота, о которой известно было лишь Милочке, продолжалась пару лет, до тех времен, пока в процесс воспитания племянницы не был по просьбе матери введен Александр Егорович, Максиков отец.

К тому моменту грудь Милочкина вырвалась из пупырышков на вольный воздух и окончательно произросла в полноценный упругий второй номер. И это был еще далеко не конец, теперь она все про это понимала и даже научилась объективно оценивать собственные отклонения во внешности, которые прежде считала явными недостатками. А отличиться было чем на самом деле: ноги из журавлиных палок с круглыми култышками посередине превратились в перспективный модельный вариант с хорошим рельефом и тонкой щиколоткой, острые плечи и торчащие ключицы сгладились слегка и как будто обтянулись новой кожей, полупрозрачной и иначе отшлифованной, без прошлых цыпок и пупырышек, и окончательно оформились во вполне современную вешалку такого же модельного назначения. Глаза напоминали Нинины: большими были, с безвольным и наивным распахом, и самую малость подслеповатыми, что тоже работало на их обладательницу. Близорукость у Милочки выяснилась, правда, гораздо позднее, чем у Нины, и не была столь выраженной. Но дядя Шура, по старой памяти, фирменную оправу пообещал, как когда-то Нине; заказать не забыл, и очки девушке вручил соответствующие, из «Интероптики», вместе с фирменным футляром — сто восемьдесят баксов за все вместе получилось, она потом в чеке обнаружила. Когда привез, сам очки на нее надел, перемычку на нос пристроил — «для загадочности и сексуальности», пошутил. А потом уже дужку саму подправил немного слева — как раз в том месте, где русый завиток на шею ниспадал. Только после этого отошел на шаг, прищурился и одобрительно языком пощелкал. А к вечеру уехал в Москву и пропал на целый год…

С этого момента и пошел новый отсчет в жизни Александра Егоровича Ванюхина, с лета девяносто четвертого, когда предыдущие занятия разом потеряли размах и значимость, а надвигающиеся дела приобрели важность совершенно иной пробы и совсем другой удельный вес. Валютные обменники, те самые шесть штук, открыты были лишь для разгона. Разогнал их Ванюха с полуоборота, подтвердив лишний раз репутацию хваткого и рационального предпринимателя, для которого подобный старт является прелюдией к любой другой рапсодии, сочиненной специально для исполнителя надежного и изощренного.