Дети века

Барон Гельмгольд стоял именно на том рубеже колебания, когда человек не знает, идти ли вперед, или назад. Сперва дорога эта показалась ему прямой и короткой, а теперь была очень извилиста и длинна. Но у цели стояла еще весьма серьезная цифра, в виде куртажа посреднику, который барон заранее добросовестно обдумывал, — нельзя ли было от него увильнуть, как от вещи безнравственной и нечестной.

Вот в каком положении находилось во время завтрака туровское общество.

Если бы в другом общественном слое собралось несколько особ измученных, изнуренных под бременем невзгод, с такими грустными мыслями, то, конечно, никто не сумел бы ни скрыть страданий, ни притвориться веселым. Но для чего же воспитание, хороший тон и знание жизни? Благовоспитанные люди никогда не должны выказывать того, что чувствуют, или позволять другим заглядывать им в душу. За исключением дю Валя, который никогда не был светским человеком, все, улыбаясь, явились к назначенному часу.

Графиня Иза отличалась такой необыкновенной веселостью, которая обращала даже на себя внимание дю Валя. Несмотря на обычную задумчивость, Эмма в свою очередь не выказывала страданий. Люис сделался жесток и насмешлив. Барон играл роль равнодушного путешественника. Завтрак подан был на богатом и роскошном серебре. Иза никогда не упускала случая уколоть этим палаццо и Люиса. Дю Валь смотрел на эти сервизы, словно рассчитывая, сколько можно бы за них взять, если бы они попались к нему в руки.

— Жаль, что барон уезжает, — сказала Иза смело и назло брату. — Но к чему так спешить? Разве потому, что у нас скучно?

— О, я не заслужил такого ужасного подозрения, — отвечал барон, — mais, entre nous, я действительно уезжаю, но не отъезжаю. Польский язык имеет des nuaces adorables (вероятно, он нарочно выразился по-французски, ради убедительности). Уезжаю, действительно, из Турова, — прибавил он, — но не отъезжаю из этих мест. Сперва заеду к родным по делу, а потом хочется еще постранствовать в этом краю.

— Слышишь, Люис, — заметила Иза с некоторой злостью, но с весьма натуральным видом, — барон обещает возвратиться.

— Мне это чрезвычайно приятно, — отвечал Люис с улыбкой.

— Чтоб его черти взяли! — пробормотал дю Валь себе под нос. В это время барон взглянул на Эмму, встретился с нею глазами

и возымел как бы тень надежды: Эмма не хотела окончательного разрыва.

— Итак, вы теперь едете к родным? — спросила Иза.

— Да, но прежде попрощаюсь с паном Богуславом в Божьей Вольке.

Дю Валь и Люис переглянулись.

— В таком случае, вы еще, барон, не можете назначить ни времени своего отъезда, ни места, куда намерены отправиться, — молвил Люис. — Волька известна тем, что нескоро отпускает гостей и часто изменяет план их путешествия.

Барон ничего не отвечал.

— А родные ваши далеко отсюда? — спросила Иза.

— Судя по здешним дорогам и средствам передвижения, далеко, — сказал Гельмгольд, — потому что десять миль в одних местах требуют не более часу езды, а в других — их не переедешь и в полсуток.

Разговор сделался общий и шел очень вяло.

Между тем Иза ломала голову, как бы выпроводить куда-нибудь брата и дю Валя, а барону и Эмме дать хотя бы минуту поговорить наедине. Но задача эта была так трудна, что самая ловкая интриганка не сумела бы разрешить ее счастливо, если бы не помогло необыкновенное стечение обстоятельств.

Прежде всего, графиня прислала за дю Валем по какому-то спешному делу, а едва он вышел, как явился Мамерт Клаудзинский за Люисом, тоже по делу, не терпящему отлагательства, и вывел его в переднюю. В одно мгновение Иза взглянула на барона, подбежала к фортепьяно и начала играть так громко, что смело можно было затевать заговор, не боясь подслушивания. Барон был слишком ловок, чтобы не воспользоваться случайностью, может быть, нарочно подготовленной для него Клаудзинским.

— Графиня, — сказал он, подходя к Эмме, — чрезвычайное положение вынуждает и чрезвычайные средства. Извините за нескромный вопрос: известны ли вам мои намерения?

Эмма нимало не смешалась.

— Известны, — сказала она, — но вы также должны знать, что меня здесь связывает, и я принуждена отнять у вас всякую надежду.

— Всякую надежду! — воскликнул барон. — О нет, вы ошибаетесь; я умею уважать ваши чувства, но сумею также и выждать более благоприятного времени.

— Ожидать? — возразила Эмма. — Не говорите этого слова, и я сомневаюсь, чтоб вы питали ко мне то чувство, которое дозволяет страдать и ожидать.

— Напротив, — отвечал барон, — я питаю к вам это чувство и докажу это, а мое постоянство, может быть, возбудит в вашем сердце…

Эмма улыбнулась, смотря на своего собеседника почти с сожалением.

— Не таким языком, барон, мы должны говорить друг с другом, нечего нам обманываться. Будем добрыми друзьями, но чем-нибудь другим, увы, трудно! Я не шестнадцатилетняя девочка с романической головкой, а вы не студент.

Барон смутился немного.

— Но…