Дети Великого Шторма. Трилогия

– Нет. – Он покачал головой и грустно улыбнулся. – Мне никто не смог бы помочь. Просто удивительно, что я не убил всех в вашем доме, не превратил его в обгорелые развалины. Ты понятия не имеешь, что я перенес.

Они ненадолго застыли, глядя друг на друга.

Айлантри кашлянул.

– Нам пора, – сказал он. – Если мы и впрямь хотим увидеть суд… и казнь.

– О да, – ответила Вира, не сводя глаз с Фейры. – Мы очень этого хотим.

Фонтанный двор располагался в самом центре Вороньего Гнезда и был самым большим из всех внутренних дворов огромной крепости. Фонтанов в нем имелось три: они изображали одну и ту же женщину, только одно изваяние, с повязкой на глазах, держало в руках весы, другое – меч и песочные часы, а третье – ветвь какого-то дерева. Айлантри не знал какого, и символизм статуй оставался для него загадкой. Да и старшие вороны, как он ни расспрашивал, ничего не могли объяснить. Происхождение изваяний было окутано густым покровом тайны.

Один за другим собирались росмерские вороны, приходя отовсюду. Айлантри с одинаковым усердием прятался от знакомых и незнакомых, надеясь, что его примут за какого-нибудь отшельника, случайно оказавшегося в вороньей столице, или за подмастерье, который лишь недавно получил право носить мантию и еще не успел как следует насладиться этой привилегией. Вряд ли кто-то заметит его отсутствие… или он ошибается? О процессе над Фейрой наверняка говорили в каждом доме, и тот, кто сыграл немаловажную роль в оправдании подсудимого, просто обязан был удостоиться определенного внимания.

Вира тоже надела мантию. На этом настоял Фейра, и Айлантри был фениксу благодарен: сам он по-прежнему тушевался перед дочерью Рейнена Корвисса, не мог лишний раз взглянуть на нее, не говоря уже о том, чтобы заговорить по собственной воле. Они стояли вблизи от фонтана с мечом и часами, окруженные пустым пространством, – вороны, разумеется, узнали феникса, и каждый старался держаться от него подальше.

Двор постепенно заполнялся: воронов собралось не меньше сотни. Они большей частью молчали. И вот, когда Айлантри от нетерпения и тревоги уже готов был малодушно удрать, доверив Виру фениксу, на возвышении посреди двора появился Рейнен Корвисс. Он был… собой. Старейшиной клана, Верховным Вороном, магусом с уродливым шрамом от ожога на правой щеке и глубокой хмурой морщиной на лбу. Он что-то сказал блюстителям, и через несколько минут на площадку перед возвышением вывели четверых воронов в цепях – здесь от них был толк, поскольку, чтобы избавиться от оков, Кармору и остальным пришлось бы прибегнуть к магии полужизни у всех на глазах, а они, как и прочие вороны, не были на такое способны.

Кармор стоял, расправив плечи и гордо вскинув голову. Они с Рейненом смотрели друг на друга, и старейшина молчал, словно и сам онемел. Верн был невозмутим; Ашиль и Ивон, похоже, волновались, но как-то держали себя в руках. Секунды превращались в минуты, те проходили одна за другой. Ничего не происходило.

Айлантри закрыл глаза.

Чтобы призвать Духа Закона – существо, помешанное на справедливости и не знающее ничего другого, кроме нее, – нужно было к нему обратиться. Не просто произнести вслух или написать на бумаге слова, излив свои чувства, но пустить в ход ту струну души, что басовито гудела, туго натянутая от творящегося беззакония. Лишь тот, кто по-настоящему чувствовал себя пострадавшим из-за совершенного проступка, лишь тот, кто был готов рискнуть даже собственной жизнью ради истины, – лишь он мог обратиться к древнему существу с такой просьбой. Стоило помнить о том, что Дух Закона наказывал всех причастных, если узнавал о них, наказывал клеветников, наказывал тех, кто пытался воспользоваться его решением, получив незаслуженную выгоду.

И поэтому вороны молчали.

«Почему вы не положили этому конец?..»

Да потому, что каждый из них втайне поддерживал Кармора, – вот что Айлантри мог бы сказать Сандеру, но не сказал. Давний запрет на использование магии полужизни всякий из живущих ныне воронов впитал с молоком матери, но на самом дне его души таилось возмущение этим запретом. Почему, ради всех богов?! Чем они так провинились перед остальными магусами и людьми, что единственные из всех потеряли право на собственный дар? Никто и никогда не пытался приказать фениксам, чтобы те погасли, или цаплям – чтобы замолчали, – да что там приказать, о таком даже мечтать не смели! Но перемена, случившаяся с кланом воронов, позволила всему миру вздохнуть с облегчением, и теперь «полужизнь», как правило, с ними даже не связывали. Она, омерзительная и полная головокружительных возможностей, существовала отдельно – словно была всего лишь наукой, словно ей можно было научиться. Она существовала…

И манила. И снилась ночами. И раны не заживали.