Дети войны

– В начале июля немцы заняли Псков. Все чаще и чаще сначала по ночам, а затем и днем немецкие самолеты пролетали над поселком в сторону Ленинграда. Несколько раз бомбили железнодорожную станцию. Мой папа и его братья ушли на фронт. В доме остались дед Проша с бабушкой Наташей, моя мама с двумя малолетними детьми, тетя Маруся, жена среднего брата, с маленькими дочерями Надей и Галей. Перед уходом отца и его братьев на войну корову, которая была у нас, закололи, так как содержать ее было бы тяжело. Часть мяса сдали в колхоз, а другую засолили в бочке, думали, должно было хватить до возвращения мужчин. Все надеялись, что наша Красная Армия скоро перейдет в наступление и погонит немцев прочь. Но в середине августа пал Новгород. Железнодорожную станцию стали бомбить постоянно. Несколько раз бомбили и сам поселок. Многие жители, у кого была возможность, оставляли свои дома и уходили в близлежащие деревни. 8 сентября объявили, что немцы вместе с финнами окружили Ленинград – началась блокада. Фронт подошел совсем рядом к Будогощи. В середине сентября жителей из поселка стали эвакуировать в Вологду, многие, как я уже говорила, сами уходили от бомбежек в деревни. Дед Проша с бабушкой эвакуироваться наотрез отказались. Дед говорил: «Кому я хозяйство оставлю? Порастащут все!» Да и на самом деле хозяйство было большое. Ведь, как бы трудно не было, урожай собрали хороший, особенно картошки, да и мяса в подполе было засолено целая бочка. Голода не боялись. С собой же все в эвакуацию не возьмешь. Ну, и я думаю, до конца была надежда, что немцев остановят, и Будогощь не сдадут. Моя мама и тетя Маруся, опасаясь из-за постоянных бомбежек за детей и поддавшись уговорам соседей, все же решили эвакуироваться.

Вот 15 октября пошли пешком в Тихвин. Лёнька за материнский подол держится, Люська на полотенце на руках, за спиной котомка с пеленками, да едой. Двигались медленно. Не доходя до деревни Березняк, им встретились беженцы, которые шли им навстречу. От них узнали, что в деревне уже немцы. Многие из беженцев пошли через лес, чтобы обойти немцев и выйти на дорогу к Тихвину. Мама с тетей Марусей подумали-подумали, да и повернули назад. Ночью, уставшие, грязные и промокшие, вернулись домой.

Людмила Ивановна замолчала.

– Бабушка, а что дальше было! – спросила Даша.

Людмила Ивановна, немного помолчав, продолжила свой рассказ, а перед ее глазами как живые возникали картинки из тех скудных воспоминаний, что рассказывала ей мать. Где-то на подсознательном уровне она ощутила тот страх перед неизвестностью, что испытала ее мама 22 октября 1941 года, стоя перед своим домом с маленькой Люсей на руках…

***

Мелкий осенний дождь беспрестанно моросил, забираясь за воротник. Небо было хмурым то ли от низких свинцовых туч, гонимых ветром, то ли от черного дыма, который все тот же ветер натягивал от железнодорожной станции. Там горело все, что не успели эвакуировать. С запада все сильнее доносилась канонада приближающегося фронта. По разбитым улицам поселка, утопая в грязи, двигались колонны отступающих войск Красной Армии.

Не обращая внимания на холод и дождь, Зина с запелёнатой Люсей на руках стояла у калитки своего дома, рядом дед Проша обеими руками прижимал, жмущегося к нему пятилетнего Леню, бабушка Наташа с внучкой Надей, Маруся с маленькой Галей. Им было страшно. Сегодня войска оставляли Будогощь, впереди ждала неизвестность. Они смотрели на измученных, грязных солдат, проходящих по улице мимо их дома. Лица бойцов были понуры. Шли молча, только слышалось чавканье грязи под солдатскими ботинками, да тяжелое дыхание.

Дед Проша, прикрываясь руками от промозглого мелкого дождя, закурил цигарку.

– Эй?! Служивые?! – негромко крикнул он, – Надолго-ль нас германцу оставляете?!

Несколько бойцов, шедшие с края, обернулись. Один, невысокий, совсем еще мальчишка, махнув рукой, сказал:

– Молчи, отец, и без тебя тошно!

Дед, как будто бы устыдившись своего вопроса, опустил голову, левой рукой крепче прижал к себе внука, а правой поднес цигарку к губам и затянулся.

Бабушка Наташа, словно вспомнив что-то, пошла в дом. Расстелив чистую тряпицу на столе, взяла чугунок с вареной картошкой. Высыпала ее на тряпицу, положила туда еще несколько луковиц, завязала и быстро вышла из дома. За калиткой, сунула узелок в руки одному из солдат, идущих в строю.

– Возвращайтесь, сынки, быстрее! – скороговоркой сказала она и вернулась к дому.

К вечеру на улице все стихло. Лишь изредка проезжала лошадь с телегой или проходил одинокий человек. С западной окраины все отчетливей были слышны разрывы снарядов и ружейные выстрелы. Беспокоились за деда Прошу. Он уже больше трех часов назад ушел в сторону железнодорожной станции, как он сказал: «Разведать обстановку».

Скрипнула дверь.

– Ты, что-ль, Проша?! – спросила бабушка Наташа, возившаяся в темноте у печки. Электричества не было, электростанцию взорвали, а зажигать свечи или лучину опасались.

– Да! – крикнул дед из коридора, снимая заляпанные грязью кирзовые сапоги.

– Ну? Как? Что на станции говорят?