Дети восьмидесятых

И опять одаривает ясным детским взглядом. (Дежурные закрывают ворота, когда все звонки прозвенели, все опоздавшие опоздали и некого больше ждать.)

Все «уважительные» причины излагает достойно и серьёзно, честно глядя прямо в глаза. Натренировался.

Надо добавить, что большинство новеньких — из расформированного класса: учительница пила. Говорят, что когда-то она учила ребят очень хорошо.

Это ещё не все новенькие…

Здесь, мне кажется, многие ахнут: «Пишет о детях, но она же не любит детей!» Правильно. Нет у меня любви. Более того, не верю людям, которые заявляют, что любят, например, классическую музыку — всю! — или детей — всех! Любить детей и любить с ними сюсюкать — это совсем разные вещи. Мне этих детей просто жалко. Сижу и злюсь на наш взрослый мир: до какого состояния довели человеческих детёнышей! До безобразного! А смириться с безобразиями я не могу. Злюсь и работаю. И всё. И когда трудно, с болью сходит короста и под ней показывается симпатичная личность — маленький человечек во всей красе — ох, как я люблю всё красивое, особенно человека!

Принесли с собой новенькие новые проблемы. Нам бы со старыми разобраться! Одна из таких проблем — Таня Г. Та самая, от которой мы ждём качественного диалектического скачка. Но она никуда не собирается скакать, напрочь опровергая всякую там диалектику своим вызывающим поведением. На уроках куролесит и вроде вообще не слушает, но иногда поднимает руку и правильно отвечает. Значит, на уроке всё же присутствует. Но стоит сказать ей, что плохо написано в тетради, — начинает писать ещё хуже, хотя, казалось бы хуже некуда. В каждой букве ясно читается отношение: «Вот вам, получайте!» Всё делает наоборот, да не просто так, а старательно. Мне кажется, что она ждёт взрыва, скандала, шума-гама. Но скандала нет, и Татьяна крайне недовольна моим поведением, хотя я, как самая прилежная ученица, крепко усвоила урок, который она мне дала. И теперь я никогда не хвалю за просто так, для поддержки духа бедных малюток. Только за дело, за действительный, хоть и маленький, успех. Иначе получается игра в поддавашки, она унижает и ребенка, и взрослого. (Как уничтожающе посмотрела на меня Таня год назад, когда я пыталась похвалить ее за одну букву, написанную менее кошмарно, чем все остальные, как презрительно проволокла тетрадь по моему столу и дальше — чуть ли не по полу — к своей парте! Как она потом калякала!) Кто кого в школе учит — это ещё вопрос. Порой долго приходится ждать успеха, но заслуженная похвала дороже, — чем свалившаяся ни за что.

На уроках изо Таня малюет что-то немыслимое, причём крайне небрежно: «Получите и отвяжитесь!» И только в середине октября я впервые увидела две приличные работы. Хорош эскиз спортивной сумки: желто-сиреневая, красивой формы. Но наляпано много, и я предложила переделать. Таня сразу согласилась — впервые! Другая работа — обои для спальни. Вижу, что старалась. Но, наверное, в подборе цветов, как и в почерке, в походке, проявляются черты характера? По зелено-лазурному полю — кроваво-красные цветы и зигзаги. Каким-то непостижимым образом всё это умудряется гармонировать, но в такой спальне не спать, а только вешаться, поглядев на обои.

— Таня, я бы не решилась ночевать в такой спальне: всю ночь будут сниться кошмары! Но тем не менее видно, что ты старалась. Думаю, что скоро начнёт получаться.

Она выслушала молча и непроницаемо, как всегда, и отошла. Но после уроков в школу прибегает папа и Сообщает:

— Пришла дочь из школы и велела срочно идти в класс прибивать на окно уличный термометр.

— ???.

А рядом стоит Татьяна и довольно скалится (улыбаться она пока не умеет). Вспоминаю, что неделю назад она подошла и спросила, нужен ли нам термометр. Я ответила; что не нужен, и забыла об этом разговоре. И вот сегодня вдруг такой реверанс. (Произошел, наконец, сдвиг «коросты»?) Но самое интересное было в театре, на репетиции.

Занимаемся мы в этом году в «подвесную» смену: с 12 до 15.30, существуем в подвешенном состоянии. День разбит так, что посещать кружки невозможно ни до уроков, ни после. Время — самое непродуктивное для занятий: когда все нормальные дети обедают, нас кормят завтраком. Перемены наши по 5 минут. Кабинет занят и до нас, и после нас, а уборка — во время урока. Поместить класс, в котором идёт театральный эксперимент, в такие невыносимые условия — это «перекрыть кислород». Наш «кислород» — свободное место и время. Теперь у нас нет ни того, ни другого: администрация знает, что делает, видимо, ставит свой «эксперимент». На нас. Выживет ли театр в таких условиях?

Но работу мы всё-таки продолжали — по требованию народа Эти жёсткие условия учили нас ценить каждую минуту, использовать её с толком, находить выход из безвыходного, казалось бы, положения. Они, как потом Показалось, нас укрепили, сделали более жизнеспособными.

Искала я что-нибудь подходящее для моей Татьяны и наконец нашла. Мы соединили стихотворения А. Шибаева и А. Барто и добавили отсебятинки. Получилось тo, что нужно для Тани.

На сцене столик и два стула. Мальчики зубрят уроки.