Дети восьмидесятых

Сначала я читала новую сценку, а дети брали мою интонацию, потом же, когда голос у детей стал достаточно модулированным, когда появилась база, запас разных интонаций и было из чего выбирать, я читала крайне монотонно. И предлагала детям самим интонировать текст по смыслу. На таких занятиях мы и учились вникать в тончайшие оттенки, слушать интонацию и переводить её, расшифровывать.

Вот простое «да». А какое разнообразие эмоций и чувств! «Да» грустное, «да» нерешительное, «да» ехидное, «да» — вопль души, и так далее. Или обыкновенная запятая, та самая, которую так часто пропускают и в тетради, и при чтении, — подумаешь, важность какая! Может, забыл или не заметил!

Понять подобные тонкости помогла очень интересная книга X. Мякеля «Господин Ау» (сокращенный пересказ Э. Успенского).

Господин Ау нашёл в чулане какие-то семена. В мешочке лежала записка: «Поливать супом нельзя поливать водой. Будит беда». Дядюшка Ау все понял неправильно. Он посадил семечко и стал регулярно поливать его супом. Выросло супное растение, весьма нахальное, которое сначала питалось дефицитными продуктами, а потом чуть было не съело своего кормильца дядюшку Ау. И всё потому, что дедушка, написавший записку, забыл поставить запятую, поскольку «не был маяком разума. И лучом света в лесном царстве он не являлся».

Привыкали ребята слушать речь вдумчиво, вариативно, т. е. творчески перерабатывать информацию, заключённую и в лексике, и в интонации. А они ведь могут друг другу противоречить. И тогда появляется интонационный подтекст.

Жить нам стало намного легче: иметь дело с мыслящими людьми чрезвычайно приятно! Высвободилось время, которое я раньше тратила на так называемые оргмоменты. Для того чтобы призвать к порядку Пашу, достаточно взгляда — иронично-удивленного. Он умеет читать и переводить такие вещи. И делать выводы — тоже. Чтобы вернуть из заоблачный высот воспарившую Эльмиру, достаточно сделать паузу — не простую, многозначительную.

С новенькими гораздо сложнее. «Старички» ведь тренируются (ежедневно!) в понимании всяких нюансов уже второй год, а новички привыкли к сильным раздражителям, да не каким-то там- заковыристым, а прямым и крепким. Как палка.

Скачет за партой Серёжа О. Он бы и рад сидеть нормально, да водит ребенка непонятная сила: то вертит во все стороны, то под парту запихнёт, то голову ему развернет на немыслимое количество градусов. Он знает, как надо вести себя на уроках. Теоретически подкован. Но пока ещё не дорос до понимания того, что есть настоящий учебный труд. Серёжа со страхом — хроническим, застарелым — ждёт моего прямого педагогического воздействия, точнее, возмездия, которое, по его понятиям, выглядит примерно так: «А ну встань! Я кому сказала?! Давай дневник!» И так далее. Но я почему-то молчу (наверное, ничего не замечаю), значит, можно вертеться. Глядя на него, выпадают из работы ещё несколько человек: выпасть легче, чем преодолевать сопротивление задачи, а мои гражданята пока ещё предпочитают путь наименьшего сопротивления.

Рявкнула. Сережа моментально преобразился: вместо нарушителя порядка мы видим образцово-показательного мальчика!

— О, какой эффект! Наш Сережа, оказывается, хорошо реагирует на рявканье! Как видишь, я могу, но никогда этого не делаю. С людьми я разговариваю по-человечески, уважительно. И меня понимают. Правда? — обращаюсь за поддержкой к «старичкам».

В ответ дружное «да!».

— Вот видите, теперь к нам пришёл Серёжа и решил меня перевоспитать. Подумал: «почему это С.Л. всегда говорит тихо да спокойно, вежливо да деликатно? Аж слушать противно! Нет чтобы прикрикнуть на меня, Серёжу, да погромче. А потом ногой топнуть, да кулаком об стол, нет, лучше сразу по спине! Вот это урок, я понимаю! Тогда и учиться приятно».

В классе хохот, а я продолжаю атаковать безделье. Подхожу к Жене М., забираю машинку, которую он увлеченно катал по сиденью в то время, когда весь класс увлечённо решал задачи. Он сжался, ожидая неминуемой кары за такое потрясение основ школьного Устава (Женя уверен, что нарушать-то его, конечно, можно и даже нужно, но так, чтобы учительница не видела. Вкуса к настоящей работе у него ещё нет).

Молча иду с машинкой к своему столу, молча ставлю её на стол и тоскливо начинаю катать её и занудливо бибикать. Позволяю себе эксцентрику, потому что задача решена, ребята заканчивают её оформление. Им можно передохнуть, отключиться, пока я делаю прививку. Мои труженики вовсю резвятся. Робко улыбаются даже выдавшие из работы товарищи, хотя и ожидают ещё грома и молнии на свои провинившиеся головы. А я смотрю серьёзно и удивлённо.

— Ну и что тут смешного? Надоели мне ваши уроки — работай да работай! Тоска! Вы учитесь там… как-нибудь… сами. А я машинкой поиграю… в-ж-ж-ж… би-би-и-и-и…

Ребята весело протестуют:

— Нет уж, С. Л., давайте лучше займёмся делом!

— Да ну, вот ещё — дело какое-то придумали. С вами неинтересно. Вот с Женей — другое дело: он девять лет будет под партой машинку катать. И вырастет такой… такой… ну прямо не знаю какой: у-умненький, образо-ованненький…