Дети жакаранды

Сара ворочалась в коляске и то ли бормотала, то ли напевала что-то непонятное; ее белокурые волосы прилипли к щекам. Говорить она еще как следует не говорила, и это тревожило Лейлу и маму Зинат. «Почему она не говорит? – порой спрашивали они друг друга. – Не оттого ли, что родителей нет рядом? Быть может, все было бы иначе, будь рядом с ней мать?» Вопрос, на который нет ответа – остается только ждать. Что касается Форуг, она уже говорила чисто, не только отдельными словами, но и предложениями; однако была очень молчалива, и это, пожалуй, беспокоило Лейлу и маму Зинат даже сильнее.

Лейла склонилась над коляской, чтобы достать пустышку, и Сара вцепилась в ее чадру. Осторожно высвободив край чадры из пухлых пальчиков малышки, Лейла попыталась сунуть ей пустышку, но Сара завопила: «Нее-е-е!» – и ее выплюнула.

– Омид-джан[10], присмотри за Форуг, пока я поговорю с ага Хоссейном. – Лейла ласково отцепила руку Омида от своего джильбаба и положила на теплую, ровно вздымающуюся грудь его двоюродной сестренки. – Держи руку вот так и смотри, чтобы она не упала со стула.

Омид отнесся к поручению очень серьезно: держал руку, как показала ему тетя, и не спускал глаз с Форуг – а та оглядывалась кругом большими удивленными глазами. С первого дня, когда ее принесли маме Зинат, черные волосы девочки стояли дыбом, словно малышка перенесла какой-то шок.

– Как поживают ваши родители? – спросил ага Хоссейн, глядя на детей с сентиментальностью пожилого человека, не имеющего внуков. Он был невысокого роста, с нечистой кожей; на младенчески круглом лице как-то странно смотрелся длинный, загнутый книзу нос.

– Все хорошо, спасибо, передают вам наилучшие пожелания, – ответила Лейла, не поднимая глаз.

Она злилась на родителей за то, что отправили ее сюда одну. Больше на маму Зинат. Та совсем перестала выходить из дома, только ждет, ждет – и плачет, плачет без слез. По своим дочерям и по их детям. Мама Зинат вырастила троих – и глазом не моргнула, когда в шестьдесят два года на руки ей свалились трое маленьких внуков.

– Есть известия от их родителей? – спросил ага Хоссейн, кивнув в сторону детей.

За спиной у Лейлы Сара продолжала что-то напевать без слов, потом икнула и громко рассмеялась. Лейла пробормотала, что у сестер все в порядке. На вопросы о них она отвечала одно и то же: мол, сестры уехали на заработки за границу. Так решил отец. «В наше время, – говорил он, – никому нельзя доверять».

Детская рука дернула ее за джильбаб. Опустив взгляд, Лейла встретилась с большими серьезными глазами Омида.

– Хала[11] Лейла, мне надо пи-пи!

– Ах да, – виноватым тоном произнесла Лейла. Совсем об этом забыла!

Она глянула на девочек. Форуг, согнувшись пополам, старалась стянуть с себя носок. Сара, громко икая, пыталась вылезти из коляски и дотянуться до стопки конвертов на круглом прозрачном столике.

– Отведите его в туалет, – предложил ага Хоссейн. – А я за ними присмотрю.

– Спасибо.

Лейла взяла Форуг за руки и помогла ей сползти со стула. На полу ей будет безопаснее.

– А где у вас туалет?

– В ту дверь и налево.

Омид торопливо шел впереди, напряженно переставляя ноги и крепко сжав кулачки: ему очень хотелось пи-пи. В рубашке в черную и красную клетку, аккуратно заправленной в коричневые вельветовые брючки, он походил на маленького взрослого.

Лейла распахнула дверь в тесную, словно коробка, уборную, и в нос ударили запахи влаги и ржавчины. На окне, покрытом какими-то разводами, деловито жужжала муха. Лейла торопливо помогла Омиду расстегнуть штаны: он приплясывал на месте и прижимал кулачки к животу, сдерживаясь изо всех сил. К толчку подходил с опаской, явно боясь касаться его пожелтелых фарфоровых боков. Он уже превращался в маленькую копию своей бабушки – так же помешан на чистоте, так же брезгливо опасается всего незнакомого и влажного. Лейла открыла кран и умылась холодной водой.

– Этот дядя будет нас фотографировать? – спросил Омид, закончив свои дела.

– Да, – ответила Лейла, вытирая лицо розовым краем хиджаба.

– А где у него фотоаппарат?

– Сейчас увидишь. – Он начал застегивать пуговки на штанах. – Тебе помочь?

– Не надо, я сам могу!

– Ты мой маленький мужчина! – рассмеялась Лейла.

– Я большой! – Он застегнул штаны и вымыл руки. Немного помолчав, поднял на тетю большие серьезные глаза и спросил: – А почему тот дядя на тебя кричал?

– Какой дядя?

– Тот, с машиной.

– Да уж, он на мне оторвался, – пробормотала Лейла, вытирая руки концом хиджаба.

– А почему?

– Потому что знает, что может на меня накричать и ему ничего не будет. Вот и кричит.

– Почему?

Лейла махнула рукой: хотела махнуть беззаботно, а вышло грустно.

– Потому что ему больше заняться нечем.

Омида это, кажется, не слишком убедило.

– Ты испугался? – спросила она, наклонившись над ним и смягчив голос.

Омид молчал и смотрел в пол. Потом пожал плечами. Взрослый жест.

– Они кричат, а нам приходится их молча слушать, – продолжала Лейла. – На самом деле, глубоко внутри, мы их не боимся. Правда?