Дети жакаранды

«Где проходили собрания? – спрашивал мужчина. – Сколько было участников?» Вцепившись в сиденье стула, сотрясаясь от боли уже непрерывной, Азар пыталась вспомнить правильные ответы. Главное – всегда, на каждом допросе, отвечать одинаково. Даты, имена, все, что она знает и чего не знает, должно быть одним и тем же – в каждом протоколе. Азар понимала, что происходит; понимала, почему ее решили допросить именно сейчас. Надеются, что сейчас им будет проще ее расколоть! «Спокойно, спокойно». С ее губ слетали имена, даты, места, собрания, а мысленно она представляла себе ребенка: его крошечные ножки, ручки, коленки, цвет и форму глаз.

Новая волна боли – на сей раз почти невыносимой. Голос Азар прервался, она скорчилась на стуле. Прежде она и не подозревала, что человеку может быть так больно! Боль не прекращалась; Азар чувствовала, что вот-вот растворится в ней. Пальчики. Крошечные ноготки. Шея. Нос. Уши. Мочки ушей.

«Где печатали листовки?» Этот вопрос звучал не в первый раз. Азар наклонилась вперед, вцепилась в край стола. Услышала собственный стон. Черные волосики. Пупок. Подбородок. Она попыталась глубоко дышать, но при первом же вдохе ощутила, что теряет сознание. Чтобы не лишиться чувств, начала кусать язык, губы, побелевшие костяшки пальцев. У слюны был вкус крови.

Однако боль нарастала, и сознание стремительно меркло. Азар ничего больше не слышала, не понимала, что творится вокруг. Волна боли подхватила ее и унесла в какое-то иное пространство, в тесный замкнутый мирок, где не существовало ничего, кроме несказанной муки, где боль была уже не частью ее тела, а условием жизни, признаком бытия. И сама Азар вышла из тела и стала отдельным миром, в котором все содрогалось и корчилось от боли, беспримесной и бесконечной.

Она не знала, долго ли мужчина ждал ответа на свой вопрос – так или иначе, не дождался. Краем уплывающего сознания она уловила шорох закрываемого блокнота и поняла: допрос окончен. Головокружительное облегчение охватило ее. Она не слышала, как он встал, но слышала удаляющиеся шаги: шлип-шлеп, шлип-шлеп. Чуть погодя голос Сестры приказал встать. Сестра и кто-то еще с другой стороны, медсестра, должно быть, вывели Азар из комнаты и повели по коридору. Она ковыляла между ними, еле держась на ногах, сгибаясь пополам, дыша часто и неровно. Наручники на запястьях неподъемной тяжестью тянули к земле. Этажом ниже до слуха Азар вновь донеслись крики рожениц.

– Вот и пришли, – сказала медсестра, когда они остановились.

С Азар сняли наручники, стянули повязку с глаз.

В палате, полной медсестер, Азар взобралась на узкую кровать. Стену по правую руку от нее ярко освещало солнце; по его положению Азар поняла, что полдень уже позади. Схватки на время утихли, и Азар, измученная, провалилась в полудрему, бездумно разглядывая игру солнечных лучей на гладкой стене, покоряясь быстрым умелым рукам женщины-врача.

Сестра стояла тут же, у кровати, и не спускала с Азар глаз. Но на нее Азар смотреть не желала. Будь ее воля, она вовсе забыла бы о существовании Сестры. Не только Сестры, но и всего, что за ней стояло: ареста, одиночества, страха, родов в тюрьме. Того, что в собственной стране она стала чужой, что люди вокруг смотрят на нее как на опасного врага, которого надо сломить и подчинить своей воле. Ибо само ее существование – вызов их власти, их представлениям о добре и зле, о правильном и неправильном. Она отказалась играть по их правилам, открыто заявила, что боролась не за это – и стала врагом. Она им ненавистна, ибо не верит, что у их Бога можно найти ответы на все вопросы.

Азар хотелось закрыть глаза и представить, что она сейчас где-то еще – в другом времени, в другом месте, в другой больнице; что рядом стоит Исмаил, держит ее за руку, гладит по щеке, не сводит с нее встревоженных глаз, а за дверью родильной палаты меряет шагами коридор отец, и мать сидит на краешке стула, сжимая в руках узелок с больничными вещами, готовая вбежать в палату к дочери, как только врач выглянет оттуда и скажет: «Можете зайти…»

Забывшись, она протянула руку… Пальцы сжали лишь пустоту. Одна здесь, совершенно одна.

– У нее поперечное предлежание, – послышался над головой голос врача.

Азар взглянула на свой живот. Тугой комок, выступающий примерно в районе пупка, – ее ребенок – теперь приподнялся, словно двигался в обратную сторону от родовых путей, к груди.

Врач повернулась к двум женщинам, стоящим сзади.

– Придется его протолкнуть.