Дети золота, дети песка

Эти мысли душат его чувством вины. Не может простить себе, что отворачивался от предчувствия, не позволял ему открыть себе глаза. Может, не будь он так горд и упрям, иначе все было бы? Кто знает, кто остался в живых из тех, кого должен был защищать?

Радомир должен все исправить. Он должен стать тем, кем ему было суждено.

Ведуном. Защитником.

Только есть ли ему еще кого защищать?

Путь долог. Радомир выбивается из сил. Он голоден и, кажется, умирает от жажды. Среди остатков кораблекрушения нет еды, словно бы боги, насмехаясь над ним, отдали воде все съестное, что украли викинги с их земель. Океанская вода соленая, ею не утолить жажду, а потому остается лишь терпеть.

Разум мутнеет, и от того сначала принимает он за мираж девичий силуэт, мелькнувший впереди. Радомир останавливается, сощурившись, и прикладывает ладонь к глазам, пытаясь различить, правда то или вымысел, которым одаривает его истерзанное жаждой и усталостью тело.

Она шатается при каждом шаге, словно готова упасть в любой момент. Длинные белые волосы покачиваются в такт, и солнечные блики пляшут на смятом металле, некогда бывшем частью ее брони. Босая, израненная, шагает она ему навстречу, и Радомир узнает ее.

Тонущую девушку. Воительницу, поваленную им на поле боя. Северянку, стоящую на берегу бурной студеной реки.

Ренэйст.

Ее имя отдает зимним холодом. Кажется, словно делает глоток холодной воды, смакуя его на языке.

После крушения ей досталось ничуть не меньше. Еле передвигает ногами, и, когда она останавливается, чтобы перевести дыхание, Радомир в полной мере понимает, что северянка не иллюзия. Затаившись, поспешно скрывается он за остатками корабля, прижимаясь спиной к нагретой жаром древесине, и закрывает глаза. Сердце бьется в груди загнанной птицей, а от волнения потеют руки. Он выглядывает в щель между разбухшими от воды досками и видит, как воительница садится на обломок, тяжело прислонившись спиной к обвалившейся мачте. Накрывает ладонью левую сторону ребер, запрокинув голову назад, – и замирает.

Как удалось ей выжить? Радомир и свое-то спасение не помнит, как и того, почему оказался в воде, но то, как медленно шла она ко дну, явно видится ему. Быть может, это очередное видение, навеянное Даром? Все чаще становится сложно понять, где реальность пересекается с картинами, что видны только ему. Даже сейчас Радомир не может быть уверен, что северянка настоящая. Подойти бы к ней, заговорить, прикоснуться, только пожить еще хочется.

Они враги. Нечего ему ждать от нее доброты.

Но любопытство гонит его вперед, заставляет снова и снова пытаться ее рассмотреть. Ратибор бы сейчас схватил за ухо, потянул бы назад, в безопасность, приговаривая, что любопытство Радомира погубит. Он бы съязвил, мол, так что же погубит, злоба или любопытство, но никто не ответит. Ведун не может быть уверен в том, что старейшина жив, потому и не останавливает себя. Увы, коль боги и есть, то благоразумием они его не наградили.

Она не кажется ему такой грозной, как говорят о северных воинах. Услышишь «варяги», сказанное шепотом, словно бы от слова самого беда приключится, и представляешь могучих мужей, пропитанных кровью и потом, от которых веет холодом и смертью. Девчонка на них не похожа. Макушкой вряд ли достанет до его плеча, да и меч ей будет не по руке. Радомир не сомневается в том, что именно ее он видел в своих видениях, да только что они могли значить?

Зачем боги указали ему на нее?

Странно думать, что им еще может быть какое-то дело до происходящего с теми, кого они оставили. Но если ведения – их дар, то разве не должен он был исчезнуть вместе с ними? Кому только не задавал этот вопрос Радомир, спрашивал, отчего чужие думы продолжают тревожить его и тех, кто так на него похож, но ни Ратибор, ни иные древние старцы так ничего и не ответили.

Значит, и боги никуда не делись, только молчат. Прячутся и таятся, словно бы и нет их здесь. Для них все это – лишь забава, и от мыслей этих гнев в груди его разгорается только сильнее.

Она не шевелится, словно бы и не дышит. Белые волосы падают на плечи, тонкие прядки колышутся от дыхания. Или же Радомир хочет думать, что девчонка дышит? Ему боязно остаться одному, вот только такой гордец никогда не признается в этом даже себе самому. Стремясь разглядеть лицо северянки, ведун поддается вперед, выглядывая из своего укрытия, и, не удержав вес тела на пострадавшей ноге, оступается. Древесина с громким треском ломается под подошвой сапога, и Радомир, перестав дышать, замирает на месте.

Ничего не происходит. Нет ни крика, ни шума. Может, она не услышала? Радомир практически убеждает себя в этом, успокаиваясь и теряя бдительность. Беспечность – непозволительная роскошь.