Дети

Миле и Палика припустили за беглецами, я – за ними. Троим мальчишкам удалось забежать в ворота своих или чужих домов, откуда нам вслед тут же раздались крики и проклятия еврейских женщин. Четвертый, самый крупный, несся как слепой с одной улицы на другую, пока не исчез за какой-то белой стеной. Когда я прибежал туда, Миле и Палика, как гончие, рыскали по сырому двору, пытаясь отыскать беглеца.

Это был заброшенный, полуразрушенный мейтеб. Мы прошли по коридору, несколько трухлявых ступенек вели во внутренний четырехугольный дворик, со всех сторон окруженный высокими стенами. Кроме дверей, в которые мы вошли, лишь на противоположной стене была калитка, явно запертая или даже заколоченная давным-давно. Один угол занимал кусок обвалившейся кровли из позеленевших досок, верхним концом упиравшихся в стену, а нижним – в кусок стропила. В свободном пространстве между бревном и землей в пядь высотой я вдруг увидел два ботинка, судорожно прижатых один к другому. В упоении погоней я рукой поманил Миле и гордо ткнул пальцем в свое открытие. Не посмотрев на меня, он впился взглядом в злосчастные ботинки и шепнул, чтобы я оставался на месте и не дал жиденку улизнуть в двери. Вместе с Паликой Миле спустился с последней ступеньки во двор. Палика по повелению Миле пошел к забитой калитке и там стал, расставив широко ноги и подняв свою палицу. Я сразу принял такую же позу.

Миле тем временем крался к остаткам кровли шагом военного разведчика, не сводя глаз с цели. Эта его неслышная поступь и острый прицельный взгляд наводили на меня больший ужас и волнение, чем любая погоня и расправа. Прежде чем он подошел вплотную к доскам, мальчишка, спрятавшийся за ними, выпорхнул из своего убежища, как птица из пшеницы, и помчался по двору.

Палика, подергав калитку и убедившись, что она не поддается, покинул свой пост. Началась погоня, в которой еврейчонок то набегал на оружие Палики, то натыкался на резиновую дубинку Миле. Правда, им ни разу не удавалось шарахнуть его по голове или по спине, удары задевали лишь руки или ноги. Палика суетился больше. Миле же стоял, как крестьянин на гумне, и, не сходя с места, исхитрялся достать жертву, увертывавшуюся от Палики, своей дубинкой. Мельтешащая троица постепенно приближалась ко мне.

Треугольник из палицы, жерди и резиновой дубинки все больше смыкался вокруг мальчишки. Теперь я мог разглядеть его ближе. Коренастый и плотный, с курчавой непокрытой головой, он был одет в новый дешевенький костюм, после убежища ставший мокрым и грязным. В его движениях в противоположность движениям Миле мне не виделось ничего страшного и волнующего. Он бросался вперед всем телом, будто в пропасть.

В какое-то мгновение, когда Палика настиг его и занес палку над его головой, еврейский мальчишка внезапно и довольно комично нагнулся и всей своей тяжестью ударил в грудь Палики. Таким образом он избежал удара палицы. Но подскочил Миле. Все трое сплелись в клубок. Но пока Палика приходил в себя, маленький еврей как-то вывернулся из их рук, одним махом взлетел по ступенькам и неожиданно оказался лицом к лицу со мной. На долю секунды я увидел его перед собой: руки подняты, одна ладонь в крови, голова закинута, как у умирающего, полуоткрытый рот, губы белые, глаза пустые, разлитые как вода, лишенные всякого выражения и давно обезумевшие. Тут-то мне и следовало его ударить.

Что же тогда произошло? Как часто я задавал себе этот вопрос и в те дни и много лет спустя! И никогда не находил на него ответа.

Насколько потом я смог вспомнить и рассудить происшедшее, мальчишка чуть нагнулся (это было то самое движение, которое минутой раньше спасло его от удара Палики), легонько отстранил меня, коснувшись неповрежденной рукой моего бедра, собственно, отодвинул, как невесомую занавеску, и, гулко топоча, помчался по узкому коридору, оставив меня в полном оцепенении, с напрасно поднятой жердью, на конце которой торчал огромный острый гвоздь.

Я пришел в себя лишь тогда, когда мимо, грубо и презрительно отпихнув меня, пробежали Миле и Палика. Я так и остался стоять на прежнем месте и, словно во сне, слушал, как под их ногами стонали половицы. Потом вышел со двора, волоча за собой вдруг отяжелевшую жердь. В глубине улицы я увидел бегущих Миле и Палику. Приободрившийся еврейский мальчишка удрал. Те какое-то время пытались его догнать, но скоро остановились, сперва один, а за ним и другой. Обсудив что-то, они пошли назад той же дорогой, по которой мы шли сюда, в мою сторону даже не обернувшись. Я поплелся следом. Недалеко от моста я настиг их. Я шел прямо за ними, но они делали вид, что не замечают меня. Положение было мучительное. Я попытался заговорить, но Палика цыкнул на меня:

– Заткнись!