Детям (сборник)

Все это было так ново и так заманчиво-неизвестно. Жоржик положительно засыпал меня вопросами – так сильно работала его маленькая головка. Впервые перед ним жизнь развертывала свои широкие картины. Я не забуду, как широко раскрылись его глаза, когда он узнал, что там, где молнией пролетал по степи наш поезд, глубоко под землей тянутся темные коридоры в пластах каменного угля; что под нами тысячи людей выбивают новые коридоры и выгрызают мотыгами и лопатами новые и новые груды каменного топлива.

– Да, – сказал он задумчиво и зажмурил глаза. – Там, должно быть, очень темно… Темны-ым-темно!.. А вот теперь солнце!

И открыл глаза.

– Да, смотрите, как мало народу здесь! – показал он на пустынные степи, кружившиеся необозримым простором. – Никого… Они все внизу, под нами?

Вечером – это как раз был вечер субботы, – поезд имел остановку на большой станции. Мы вышли на площадку.

– Смотрите, смотрите!

Со стороны пустой степи двигалась толпа черных людей. Очевидно, это шахтари[85] покончили недельную работу и теперь возвращались в поселок, отрезанный линией железной дороги.

– Это они? Они теперь вышли из-под земли?

– Да, это они.

Черные люди, с яркими белками глаз, эта сотня собравшихся трубочистов, но без веревки с веником и чугунным шаром, медленно, усталой, колеблющейся походкой переходила рельсы, обогнула хвост нашего поезда и пропала.

Жоржик смотрел в степь. Огромным красным шаром садилось солнце, и в ярком кровавом отсвете двигалась к линии еще толпа, дальше, за ней еще и еще.

Жоржик смотрел. Двинулся поезд, а он высунул голову и смотрел.

Часто-часто постукивая, поезд делал теперь крутой заворот, огибая холмы, и бежал прямо на солнце, точно хотел успеть домчаться к нему, пока еще не успело оно опуститься за горизонт.

– Ах какое большое солнце! Знаете, оно в субботу, под воскресенье, всегда большое… Знаете, праздничное… – сказал задумчиво Жоржик. – Завтра и они будут видеть солнце?

– Кто – они?

– А вот черные, которые шли…

– Да. Завтра и они.

В вагоне и дяде Мише пришлось отвечать на вопросы. Капитан отвечал обстоятельно и в шутливом тоне, и Жоржику, видимо, это не совсем было по вкусу.

Он слушал и часто поглядывал на меня, не скажу ли и я чего.

– Так-то, брат, – закончил капитан. – Все работают. Кто служит, кто уголь копает…

Жоржик вздохнул и задумался. Зажгли свечи.

– Ты повара Архипа прогнал… – раздумывая, сказал Жоржик. – Он теперь где?

Этот неожиданный переход к повару поставил капитана в тупик.

– Что за странный вопрос! Ну, служит где-нибудь…

– А ведь ты ему сказал, что он запивает и нигде не может служить… Он, должно быть, копает уголь…

– Чудодей! – развеселился капитан. – Это почему же?

– А вот ты сейчас сказал: кто служит, а кто уголь копает…

Капитан ухватил Жоржика за щеку, смеялся, подмигивал мне и повторял:

– Каково! Как вам это нравится!

Поезд мчал нас во тьме, в пустых степях. Нет, не в пустых. Как чьи-то незасыпающие огромные глаза, глядели на нас далекие пылающие огни плавильных печей. Огромные костры. Жоржик лежал на верхнем диванчике и смотрел в окно. Дремалось.

– Дядя Миша! Ты еще не спишь?

– Ну, чего еще… Спать пора.

– Дядя Миша! Ты слушаешь? Ты возьми Архипа… Дядя Миша! Знаешь, какую он песенку пел? Да ты слушай!..

– Не кричи ты! Видишь, спят…

– Ты только послушай… – зашептал Жоржик. – «Матушка-голубушка, солнышко мое…»

Мы оба не удержались и прыснули со смеху. А Жоржик свесил голову и смотрел, чему смеемся.

– Потише, господа, ночь… – сказал чей-то недовольный голос.

Спал вагон. Притих и Жоржик. Начинало укачивать. Веяло степью, ночною, вольною степью в окно. Что-то с шумом, казалось, гналось за поездом и кричало: до-го-ню… до-го-ню… Часто-часто.

– Огни! Огни! – вскрикнул Жоржик.

Капитан спал или притворялся. Я выглянул в окно. Да, опять на горизонте пылали степные огни-печи.

– Смотрите… Опять идут… Во-он… идут…

Жоржик ошибся: какие-то столбы стояли вдали, быть может, вышки артезианского колодца[86]. На ярком фоне далеких костров они были худы и черны, как те, кого мы видели днем с площадки вагона.

– Скажите, – спросил Жоржик, – что такое – «жись безталана»?

– Почему ты спрашиваешь?

– А вот раз Архип… повар у нас был… жарил раз котлеты и все головой крутил, вот так… Да и говорит: «Жись ты безталана!»

– Это значит – жизнь бесталанная… Когда человеку плохо живется, когда жизнь у него неудачная…

– А-а… Я так и думал…

И вздохнул.

Скоро Жоржик уснул. Его тонкая ручка свесилась и качалась от мягких трепетаний вагона. Тонкая, слабая ручка.

Мчал и мчал поезд, а из тьмы глядели бодрствующие огни и невидные, не засыпающие у огней люди.

Утром мы были у моря.

III

Капитан имел полное основание говорить, что после тридцатилетнего блуждания по морям он может твердо стоять на суше. Да, он таки нашел хорошую пристань.

– Небольшое именьице, но как уютно! – говорил он, в первый же день по приезде показывая мне свой уголок. – А сколько труда было! Вот и садоводству не обучался, а посмотрите! Что значит поездить по свету! А какие редкостные экземпляры есть!..