Детям (сборник)

Жоржик уже не смотрел на черепаху. Его глаза перебегали с предмета на предмет. И стоило посмотреть! В этой норе был целый интересный музей. Откуда только мог раздобыть все старый Димитраки!

На вставленной в земляную стенку полке стояли два небольших, красиво вылепленных из мелких разноцветных камешков и ракушек грота, какие обыкновенно помещают в аквариумах. На деревянных колках по стенам висели крупные кораллы… Нет, конечно, не кораллы. Висели темно-красные бусы из кизиловых ягод. Штучки две-три высушенных морских котов и лисиц, из породы скатов, с когда-то ядовитыми пилообразными остриями над хвостиками, были ловко прикреплены к стенке, точно ползли. Стояли коробочки, оклеенные мелкими ракушками. С земляного же потолка свешивались на бечевках две фелюги-модели, какие часто выделываются рыбаками на побережье для забавы детям. Из пары самодельных коробок с вставленными кусками где-нибудь подобранного стекла выглядывали розовые спинки сушеных крабов. Рядками стояли у стен очищенные и выжженные, с причудливыми корневищами, палки. Высокие рогульки, удобные для восхождения на горы, так называемые альпенштоки[97], из кизила, белые и гладкие, как слоновая кость, выглядывали из угла. На сколоченном из досок убогом столе стояли еще не отделанные корпуса фелюг и баркасов. Пахло свежим деревом, приятным ароматом смолы и мяты. В углу, едва видный от копоти, висел образок и лампадка с подвязанным снизу пучком засохших цветов.

– Это все ваше? Все вы? – спрашивал Жоржик.

Так неожиданно Димитраки оказался владельцем такого заманчивого богатства. Да, богатства! Он его вычерпал из окружающей природы своими умирающими силами. Дряхлый, в полусвете своей норы стоял он перед нами, молодыми, и смотрел. И благодушно улыбались его тускнеющие, много повидавшие в жизни глаза.

– Мы, – сказал он на вопрос Жоржика, – свой рука. Дождь пришел, зима приводил, работал… Господа покупал лето, деньжи давал, жил… Вот…

Он показал на руки. Они, черные и сухие, уже потерявшие свою силу и упругость, еще кормили его.

– Хорошо, вы приходил, ты приходил… К Димитраки никто не приходил… – говорил он, показывая нам на толстые деревянные обрубки. – Садись… кости у меня.

Он держал себя как хозяин, хотя бы и в норе.

В нем не было и тени угодливости. Он держался радушно и просто и не смущался, что не может предложить нам стула.

– Кофе турэцкий хочешь? А ты хочешь? Гощу кофе…

Ну конечно. Разве мог Жоржик отказаться? В норе Димитраки все было так необыкновенно, и кофе был тоже особенный какой-то, «турецкий».

А Димитраки уже развел мангал[98], достал железную чашечку с длинной ручкой, всыпал кофе, налил воды и стал кипятить на углях.

– Димитраки, я непременно приведу к вам дядю Мишу. Он страшно любит пароходы. Ведь он по всем океанам ездил… И он всё у вас купит, все пароходы… Скажите, почему у вас так трясется голова?

– Голова? Старый стал, совсем старый… Молодой был, крэпкий камень. Прошло… Все плохо…

Он нагнулся, чтобы помешать кофе, дрогнула рука, и чашечка опрокинулась. Растерянно смотрел он на угли. Ароматный пар тянулся над шипящим мангалом.

– Э… слабий рука… – сказал он грустно. – Неслушный…

Жоржик сидел неподвижно, всматриваясь в уголья мангала. Но сейчас же его глаза перебежали на висевшую у оконца рамку. Что-то белело в ней за грязным стеклом.

– Это у вас что? – спросил он Димитраки, который снова принялся кипятить кофе.

– Молодой глаз, все видит… – сказал тот, посмеиваясь в усы. – Бумага… Начальник давал… печать…

– Печать… Это что же?

– Так давал. Бери, говорит, тебе хорошо будет. Висит, вот… Поспел теперь…

Что за бумага? Я поднялся и подошел посмотреть. За покрытым пылью стеклом нельзя было прочесть ничего, кроме заглавного слова: «Свидетельство».

– За что же выдали вам эту бумагу? – спросил я.

– Люди тонул, пять люди тонул… Ловил.

Я посмотрел на Димитраки. Он сказал так просто, даже скучно. Точно он рассказывал о рыбной ловле.

– Они тонули, а вы их… – начал Жоржик.

– Эге… Я их таскал. Кузма, син таскал… тонул… – сказал старик грустно и махнул рукой. – Пропал. Кушай, Зорзик… Так? Зорзик?

Я молчал. Молчал и Жоржик. И он понял, сердцем почуял, что спрашивать не нужно.

Должно быть, лицо старого Димитраки, его безнадежный жест, его сгорбленная фигура сказали, что спрашивать не надо.

Мы сидели и прихлебывали горячий кофе. Тихо потрескивали угольки.

– Она опять пришла! – крикнул Жоржик.

Да, черепаха явилась снова. Как собака, она стояла в дверях, точно ждала, не перепадет ли еще.

– Совсем умный. Зима пришел, совсем ко мне идет, туда… – показал Димитраки на угол. – Спит-храпит. Совсем как человек.

Я вспомнил черепах капитана.

– Святой черепах… – сказал Димитраки. – Не был черепах, ничего не был. Все пропал.

– Что-о? – спросили мы вместе. – Почему?

Димитраки прищурил глаз и тряхнул головой.

– Вот какой! Наш греческий черепах, родной. Никто не мог, один черепах мог.

Нам надо было идти: капитан поджидал к обеду. Но и меня, и Жоржика заинтересовали слова Димитраки.