Детка

Уан ринулся к стойке бара и затерялся среди публики. Кукита вспомнила о своих новых подружках, поискала их взглядом и увидела, как они, буквально исходя на нет, извиваются в могучих объятиях двух самцов наподобие Джорджа Рафта или, скорее, Сонни Корлеоне. Тут она почувствовала, как нестерпимо разнылись у нее все мозоли, и поспешно вернулась к столику. Вытянув ноги, она стала тереть свои черные от грязи ступни о ворс красного ковра, с величайшим наслаждением почесывая между пальцами. Истома вместе с усталостью навалилась на нее, и она несколько раз чуть не клюнула носом.

Внезапно очнувшись, она заморгала. Оглушительная барабанная дробь мгновенно вывела ее из дремотного оцепенения. Весь большой зал погрузился в полутьму, и только широкий конус света ярко высветил пятно посередине. В пучке раскаленных добела лучей появились две великолепно сложенные мужские фигуры в трико, создававшем полное впечатление обнаженного тела. Природа явно не обделила обоих, и соответствующие части выпирали так, что было приятно посмотреть. Детка стыдливо отвернулась, но мало-помалу, скосив глаза, устремила пристальный, изучающий взгляд на два невиданных феномена, готовых лопнуть или порвать плавки. Стоя посередине между танцовщиками, напряженная как струна, улыбалась женщина, судя по фигуре – американка, то есть с плоским задом и плечами, что твоя вешалка. На ней был купальник с бахромой, в леопардовых пятнах, призванный внушить зрителям ощущение первозданной дикости. Барабаны смолкли, и группа, как в замедленной съемке, изменила позы. Вновь раздалась барабанная дробь, и начался «танец апачей». Хореография сводилась к тому, что мужчины перебрасывали женщину один другому, и главное было поймать ее именно в тот момент, когда она была готова дать деру. Светловолосый атлет с коротко подстриженными усиками хватал ее за запястье и одним махом, как какой-то фантастический кинжал, швырял в самом неожиданном направлении. Стройный шатен с напряженными мышцами перехватывал ее за мгновение до того, как она готова была врезаться в одно из стенных зеркал. Барабаны продолжали неистовствовать, явно намекая на какие-то африканские приключения. Однако все это как-то совершенно не вязалось одно с другим: ни многозначительная дробь племенных тамтамов, ни яростные, нарочитые движения, ни наряды, ни даже претенциозно туземное название танца. Действо продолжалось. Симпатичная, но слишком отрешенно восторженная девушка, с застывшей на губах сверхвымученной улыбкой, которая должна была скрыть малейшее выражение испуга, вновь летела, словно выброшенная из катапульты, в темно-зеркальные бездны или катилась по натертому до блеска полу в дальний угол зала, где ее уже, очевидно, поджидал человек-невидимка. Конус света неотрывно следовал за ней, и, когда казалось, что девушка вот-вот размозжит голову об угол столика, из темноты появлялась спасительная рука, ловила ее и тут же, словно обжегшись, отбрасывала прочь. Кукита Мартинес завороженно, и даже с некоторым страхом, следила за этим новым видом спорта, совершенно ей незнакомым, хотя и очень похожим на бейсбол с той оговоркой, что здесь не было биты. А может быть, это был такой футбол, но полуобнаженные фигуры кабаретных эфебов совсем не походили на одетых в красивую форму игроков в футбол, баскетбол или волейбол, фотографии которых она видела в газетах. Как бы там ни было, бесстрастное выражение женщины-мяча, грозная напряженность обстановки и то, что она осталась без спутника, страшно смущали ее. Полный букет. Не роз, конечно, а ощущений. Сгусток эмоций. Она поискала взглядом своих подружек и различила в полумраке их профили: в немом экстазе, припав к своим импозантным Аль Капоне, они следили за происходящим, и, кто знает, может быть, им тоже хотелось, чтобы их так же швыряли и подхватывали на лету в интригующей темноте.

Танец закончился, женщина – истерзанная добыча – лежала на полу. Как бы неживая, но все с той же улыбкой на лице. Гимнасты победно приветствовали публику, зашедшуюся в аплодисментах. Немного погодя, танцовщица приподнялась, еще тяжело дыша, но всем своим видом показывая, что полна жизненных сил и энергии, одним прыжком вскочила на ноги и присела в низком реверансе. И вновь поднялся такой шквал аплодисментов, что, казалось, публика позабыла о всех приличиях. Кука Мартинес осталась глуха к всеобщим восторгам. Она плакала, молитвенно сложив руки, но не потому, что ее так растрогало представление, а потому, что все закончилось благополучно и на теле бутафорской индеанки не осталось ни единой царапины.