Детонепробиваемая (ЛП)

– Угу, – соглашаюсь я. Джесс действительно великолепно смотрится почти на всех снимках, что я видела. Вероятно, тут дело в симметрии ее лица: я однажды читала, что именно симметрия черт делает человека красивым. В статье утверждалось, что даже младенцы охотнее тянутся к людям с симметричными лицами.

– Твой портрет – вот мое задание, – говорит мне мамуля.

По ней заметно, что она жаждет услышать от меня вопрос о сути этого задания. Капитулирую и спрашиваю:

– А в чем состоит твое задание?

– Я ведь говорила тебе о фотокурсах?

Киваю, а сама думаю: «Всего-то с десяток раз».

– Так вот, сейчас мы работаем над портретами.

– Звучит интересно, – замечаю я.

Мама не улавливает сарказма в моем голосе и продолжает:

– Да. Это очень весело. Только довольно трудно ухватить мимолетные эмоции на лице модели.

– Еще бы! Не сомневаюсь.

– Поэтому я пришла к тебе. Я выбрала тебя своей моделью.

Полагаю, ожидается, что я приду в дикий восторг от оказанной чести, но я протестую:

– Почему бы не снять детвору Мауры? Или того же Дуайта?

– Потому что... – она запинается, словно скрывая неприглядную правду.

Джесс энергично кивает и изображает новый жест – что-то вроде: «Внимание!».

– Нам задали сфотографировать страдание, – вздыхает мама и хмурится, словно несет тяжкое эмоциональное бремя на собственных плечах.

Чувствую, что непроизвольно прищуриваюсь.

– И ты решила, что для демонстрации страдания тебе могу пригодиться я?

– Клаудия, дорогая, пожалуйста, не выставляй колючки.

– Я и не выставляю, – огрызаюсь я, прекрасно сознавая, что ухожу в глухую оборону.

– Я хочу запечатлеть твою боль.

– Нет у меня никакой боли.

– Разумеется, есть, Клаудия. Ты страдаешь из-за Бена. Я все знаю о Такер, – шепчет она.

– У меня все хорошо, – отпираюсь я.

– Нет, юная леди, не хорошо. Совсем не хорошо.

Джесс делает такое лицо, словно на нее надвигается грузовик, затем поднимается и уходит – вероятно, звонить Трею.

– Сейчас тебе очень больно, больно вот здесь, Клаудия, – причитает мама, нежно прикладывая обе ладони к своему сердцу. – Я твоя мать. Я все чувствую.

– Мама, мне действительно сейчас не до фотографий.

Она поджимает губы, сверлит меня взглядом и качает головой. Потом заправляет новую пленку в фотоаппарат, прикручивает чудовищных размеров объектив и нацеливает его на меня.

Я выставляю руку перед лицом в защитном жесте.

– Перестань, мам.

Щелк. Щелк.

– Мама! – негодую я. Потом вдруг понимаю, что матушка только того и хочет, чтобы заполучить страдающую, разгневанную Клаудию, беру себя в руки и куда более спокойно добавляю: – Почему бы тебе не сфотографировать Дафну?

Чувствую себя слегка виноватой за этот совет, но затем догадываюсь, что именно Дафна, скорее всего, разнесла слухи. И, кроме того, Дафна более терпимо относится к матери. Они общаются чуть не каждый день.

– Ты намекаешь на ее бесплодие? – озадаченно спрашивает мама, словно бесплодие не более чем легкая напасть по сравнению с разводом. – Это не годится. Нет горя сильнее, чем от разбитого сердца.

Хочу опровергнуть ее утверждение, но не могу, поэтому коротко огрызаюсь:

– Мое сердце совсем не разбито.

– Ну да! Конечно же, разбито.

– А как же Маура? У них со Скоттом постоянно что-то не ладится, – не унимаюсь я, понимая, что с тем же успехом могла бы толкнуть свою вторую сестру под автобус – хотя, а вдруг это она проболталась про Такер?

– Маура не любит Скотта, – парирует мама. – Между ними никогда не было того, что чувствовалось между тобой и Беном. Вы с Беном действительно любили друг друга. И полагаю, ты до сих пор его любишь, – заявляет она, опять наводя на меня объектив. Прищурившись, легким движением запястья она настраивает свою пушку.

Щелк. Щелк.

– Мама, довольно!

Щелк. Щелк. Щелк.

– Я не шучу, мама! – кричу я, и когда она встает, чтобы снять под другим углом мой скорбный профиль, я ощущаю невероятную печаль пополам с гневом. Я прячу лицо в ладони, призывая себя не плакать, призывая себя не служить доказательством маминой правоты. Подняв глаза, вижу в дверном проеме Джесс, которая смотрит на меня с немым вопросом: «Нужна помощь?» Трясу головой: мне никто не поможет. Джесс с обеспокоенным видом уходит. Между тем мама заправляет новую пленку и опять накидывает ремешок камеры на шею.

Меня снова захлестывает чистый гнев, и я цежу:

– Не смей больше меня снимать. Я твоя дочь, а не подопытный кролик.

Мой голос жутко спокоен, но есть в нем нечто такое, что меня саму почти пугает. Интересно, а мама заметила? Если она вообще меня слушает.

Внезапно я понимаю, что если эта женщина, которая волею судеб произвела меня свет без малого тридцать пять лет назад, сейчас щелкнет затвором и постарается извлечь выгоду из моего горя, я навсегда вычеркну ее из своей жизни. Не стану с ней больше разговаривать. Не соглашусь с ней встретиться ни при каких обстоятельствах, включая прощание у смертного одра.