Детородный возраст

А потом я от всего устала и однажды утром проснулась со зверской решимостью сделать ремонт. И не просто ремонт, а реконструкцию всей квартиры. Всё сломать и перестроить заново. Еле дождалась лета, отправила Аню к бабушкам, нашла шабашников и заставила их сломать всё что можно и выбросить на помойку. Я двигала стены, прорубала арки и сдирала всё – от кафеля до подоконников. Когда всё старое пространство было ободрано и вынесено прочь, выяснилось: чтобы реализовать всё, что я напланировала, требуется сумма, раза в три большая имевшейся в наличии. Приложив тьму усилий, я получила ссуду и отправилась по магазинам стройматериалов. Впервые в жизни я делала ремонт сама, по ходу пьесы убеждаясь, что это лучшее средство от постразводного синдрома. Разговоры о том, какой обойный клей лучше и экологически чище, а какой линолеум ляжет ровнее всего и притом не будет вонять три месяца, отлично затягивают раны и загружают голову. И, как это ни странно, действительно меняют жизнь. Хотите поменять жизнь сверху донизу – бросьте всё и делайте ремонт, по возможности самый навороченный и энергоемкий. Гулять, как, впрочем, и спать, мне теперь было некогда. Димочка слегка обиделся, но я вновь ощутила вкус жизни и, колдуя над своим жизненным пространством, почти забыла и про Олега, и про свою депрессию.

Постепенно наша трехкомнатная панелька превратилась в небольшой дворец золотисто-зеленых и серебристо-розовых тонов, я с восторгом поджидала дочкиного возвращения, сделать оставалось всего ничего, и тут позвонили друзья и позвали на сплав. На байдарке. Друзей было двое – муж и жена Новгородцевы, оба компьютерщики, я дружила сначала с ним, затем с обоими, но в последнее время мы как-то потерялись, хотя регулярно созванивались.

– Я что-то не слышу вашего радостного вопля, мадам, – заметил Володя.

А я просто потеряла дар речи: это правда, в моей жизни опять будут скалы и будет байдарка? Байдарка, с которой я уже простилась навеки?

– У меня голова в цементе и краске.

– Ну, в общем, собирайся, выезжаем через неделю, – взяла параллельную трубку Наташа. – Вторую лодку мы нашли. Она не новая, зато бывалая и целая.

– Только второго в лодку тоже ищите сами, – ответила я в полном смятении. – Мне неважно кто, лишь бы греб.

Так я познакомилась с Алешей.

* * *

Ребята выбрали речку Вишеру на севере Предуралья, и мы ехали туда сначала тридцать часов поездом, затем двенадцать часов автобусом, а после еще двенадцать и вовсе лесовозом – по бездорожью, через какие-то речки и пропасти, над которыми были проложены бревна вместо мостов. В кабине лесовоза отсутствовало лобовое стекло, водитель был вдребезги пьян, но, когда я ему попеняла на это, он всей душой изумился:

– Дык… Трезвым-то туда не доедешь!

И точно, земля у нас проваливалась под колесами, раза три мы чуть не опрокинулись в карьер, бревна ломались и трещали, и, когда к вечеру мы прибыли на место, всем уже было не до красот и вообще ни до чего.

Не помню, как я влюбилась в Алешу. Быстро.

Он оказался отличным гребцом, и мы всё время отрывались от Новгородцевых, а после дожидались их где-нибудь под скалой. Мне грести не пришлось вообще.

А потом мы ходили в деревню за рыбой, и я почувствовала внутри эту тяжесть возникшего чувства: оно разрасталось, распирало, мешало дышать. После, где-то спустя год, прочитала у Цветаевой: «Точно гору несла в подоле – всего тела боль. Я любовь узнаю по боли всего тела вдоль. Точно нору во мне прорыли…» Всё хорошо, и на сотни километров никого нет вокруг, мы молоды и счастливы, но тяжесть такая, что мне трудно даже говорить и следить за нитью разговора. Не помню, о чем спорили и над чем всё время смеялись, не помню ни одной шутки и ни одной паузы, а вот тяжесть эту – будто было вчера.