Детородный возраст

– Вы, Генрих, бизнесмен, серьезный человек, а знаете, чем отличается серьезный человек от коммивояжера? Я вам скажу. Серьезный человек безошибочно ставит на произведение искусства, отбраковывая поделки, ремесло и штамп. Потому что поделка обречена…

Она чувствовала, что и сама сейчас изъясняется какими-то штампами и цитатами, но по-другому сказать не умела. Ей казалось, что Рубер ее не слышит, и она уже расстраивалась, не зная, как до него достучаться и тем самым помочь Валере.

Генрих только что не заломил в отчаянии руки и застонал так, что на них оглянулись:

– Дорогая моя, но сейчас время поделок и, если хотите, время штампа – не мне вам это объяснять. На творчество имеют право те, у кого уже есть имя, все остальные на это имя пашут. Если желают, конечно. Сделаем имя – пожалуйста! Но не раньше, таковы правила. Жестоко? Да, возможно, и жестоко. Но иначе – никак. Не получится. У вашего мужа есть шанс, и лет через пять, через семь он сможет диктовать мне условия и писать то, что вздумается. Я в этом уверен.

Маргарита разглядывала новые работы мужа вместе с Рубером, глазами Рубера и чувствовала, как пропадает, тускнеет их очарование, буквально на глазах. Генрих в чем-то безусловно прав, только эта его правота не может и не должна ущемлять правоту Валеры, однако она ее, конечно же, ущемляет. Маргарита собралась с силами, чтобы объяснить это упрямому немцу, и вдруг оцепенела: в конце зала, у самого входа, стоял Кириллов и порывисто скользил взглядом по лицам. Как она могла увидеть его среди такого количества людей и на таком расстоянии, было совершенно непонятно, но она его видела.

Воцарилось чуть напряженное молчание. Маргарита забыла о Генрихе, о выставке, она перестала видеть людей и слышать голоса, вся картинка как будто бы задрожала и выключилась – перестало течь время. На несколько длинных тягучих мгновений она застыла как изваяние, и, если бы не Рубер, дело вполне могло кончиться обмороком. Какое-то кратковременное небытие, когда тебя словно бы нет, но вот происходит внешний толчок – и жизнь возвращается.

– Пример хотите? – после паузы заговорил Генрих и, цепко ухватив ее за локоть, увлек к другой серии картин. – Лет восемь назад я начал работать с малоизвестным московским художником, ваш муж с ним немного знаком. Талантливым, но, как это сказать, не берущим с неба звезд. Довольно долго он делал то, что я ему заказывал, и это продавалось. Я сделал его модным, создал бренд, и теперь он хозяин этого бренда. Вы думаете, это легко – создать моду, уловить нечто, что носится в воздухе, что вот-вот будет востребовано, когда вокруг столько таких же, как ты, а публика глупа и не имеет понятия, что ей нужно. Ты часто идешь вслепую, до конца не зная, золотоносная жила или пустышка. Неужели вы думаете, что моя цель – сорвать куш, сработать на обывателя и умыть руки? Уверяю вас, нет. Я носом, как охотничья собака, чую: игра стоит свеч, и ваш муж может стать моим следующим открытием, новым брендом.

Поколебавшись, Маргарита зачем-то спросила:

– Это коммерческий проект?

– Да, конечно, в другие я просто не верю. Ну, не чисто коммерческий, в искусстве ведь так не бывает. Но однажды – и возможно, не завтра, не скоро – он сработает обязательно, неважно, в каком эквиваленте.

«Тогда почему не согласен Валера?» – совершенно очнувшись, подумала она про себя, решив пока не делать никаких движений и подождать, что будет. И, словно услышав ее немой вопрос, немец продолжал с нарастающим волнением и азартом:

– Существует Haute couture – высокая мода. Это то, что подсознательно заказывает и желает видеть общество, определенная часть публики. Но, желая и заказывая, публика и не подозревает, как этот продукт должен выглядеть: что-то такое носится в воздухе, а что – не очень понятно. Является кутюрье, ловит тенденцию и воплощает – результат тут же начинают копировать. Так создается мода. Я – что-то вроде кутюрье.

– И у вас есть портные…

– Если грубо, то да. Приблизительно. Но мои портные, создав себе имя, сами становятся кутюрье, сами делают моду. Тот путь, который предлагаю я, не самый краткий, но он верный и в конце концов приведет туда, куда нужно. А путь, который ваш муж хочет выбрать сейчас, – Генрих махнул в сторону новых работ и выразительно пожал плечами, – это ход в никуда, если, конечно, не рассчитывать на чудо. Он взрослый человек, и он решает сам. Я могу предлагать, рисовать перспективы, но уговаривать, тянуть – увольте.

Рубер вздохнул, вытер влажный лоб, сделал неопределенную гримасу, будто сомневаясь, нужно ли всё это говорить, и неожиданно очень тихо пробормотал:

– А портретик хорош, просто чудо. Сколько сеансов позировали?

– Нисколько. Полная неожиданность, – без улыбки отозвалась Маргарита. – Рада, что вам понравилось.

– Понравилось, как не понравиться… А вот и Валерий Николаевич. Мы о вас говорили.

Маргарита только сейчас увидела стремительно подходящего мужа, который с видимой радостью избавился от журналистов и быстро направлялся в банкетный зал.