Детская библиотека. Том 50

— Вот, видите, запрос департамента полиции: интересуются поведением мещанина Жимского. Ответ институтского начальства: студент Жимский избран казначеем польского землячества, замечен за чтением сочинения господина Маркса «Капитал», изданного в Киеве и согласно циркуляра за № 4479/Р подлежащего изъятию из казенных и частных библиотек. Ага, вот еще: рапорт студенческого инспектора титулярного советника Шебуева: на богослужении в память об убиенном императоре Александре Втором студент Жимский неблагопристойно улыбался. Ишь, какой грех великий, скажите, пожалуйста!

— А это что? — спросила Оля, указав на бланк с жирным печатным заголовком: «Министерство внутренних дел. Санкт-Петербургское охранное отделение».

— О, это, кажется, посерьезнее улыбок на панихиде. Видите, охранное отделение сообщает начальнику института, что студент Жимский был взят под стражу, допрошен по делу № 788/А/26 и, ввиду отсутствия доказательств соучастия в преступлении, освобожден из-под стражи с отобранием у оного Жимского подписки о невыезде из Петербурга. И дальше опять запросы, запросы, запросы… Странно, что в институте его оставили. А впрочем, — вот и объяснение: поручительство профессора Иностранцева. Учитывая исключительные способности… прилежание… так, так… несет полную ответственность… Молодец, Александр Александрович, не побоялся взять на поруки.

Ну, дальше ничего особенного: выдан диплом, так, список научных трудов, прохождение службы. И, вот видите, уже после революции письмо в институт пришло: Борис Казимирович Жимский сообщает о смерти своего отца, бывшего студента, а впоследствии горного инженера. Обратите внимание: адрес тот же самый — 5-я Советская, это же бывшая 5-я Рождественская. Завидное постоянство.

Леонид Константинович закрыл папку и вздохнул.

— Трудная была юность у человека. И сколько таких судеб в этих папках. А говорят: архивная пыль, архивные крысы. Несправедливо это, молодые люди, как хотите, но — несправедливо.

Старый архивариус разгорячился, вступив в спор с воображаемыми противниками, но, убедившись, что ребята не думают возражать, быстро успокоился.

— Вы б, пока суть да дело, записали, о чем здесь говорится, — посоветовал он. — Настоящий историк-следопыт, как и его собрат следопыт-разведчик, должен прочно закреплять все, что удается выяснить. Неизвестно ведь, что именно даст ключ к решению загадки. Поэтому как можно больше запоминайте и записывайте.

— Уже, — поднял голову Генька, успевший во время речи Леонида Константиновича нацарапать что-то в помятом блокноте.

— Что? — не понял архивариус.

— Уже записал. Вот, — и Генька не без гордости показал Леониду Константиновичу свою запись.

— Записали, да мало, — покрутил головой старик. — «Жимский Казимир читал Карла Маркса, сидел в охранке». Нет, этого недостаточно, молодой человек. Вы уж, будьте любезны, и годы все отметьте, и адрес, и все прочие данные.

Только убедившись, что основные этапы жизненного пути Казимира Жимского оказались занесенными в Генькин блокнот, Леонид Константинович вернулся к тому главному делу, которое больше всего занимало ребят.

— Допустим, — начал он, — что найденный нами Казимир — тот самый, о котором вспоминал ваш М. Р.

— Допустим, — охотно согласились Оля и Генька.

— Можно также предположить, что М. Р. был однокурсником Жимского или, по крайней мере, учился в институте в одно время с ним; тут они и подружились. Ведь в записках, если я вас правильно понял, сказано — «друг Казимир».

— «Эх, друг Казимир», — уточнил Генька.

— Вот, вот, — продолжал архивариус. — А что если еще раз посмотреть список набора 1893 года? Тот самый, в котором вы нашли Жимского? Может быть, вы недоглядели в этом списке вашего М. Р.? Кстати, фамилии на «М» вы смотрели?

— Нет, только на «Р», — ответила, недоумевая, Оля. — А что?

— Так ведь инициалы могли быть перевертышем: сперва «М» — фамилия, а потом «Р» — имя. А ну-ка, посмотрим…

Однако среди людей с фамилиями, начинающимися на «М», не оказалось ни одного Романа, Ростислава или Роберта. Инициалов «М. Р.» не получалось. Ребята, раздосадованные тем, что им самим не пришло в голову перевернуть буквы, были даже чуть-чуть рады этому.

Но Леонид Константинович не выпускал из рук списка 1893 года. Медленно читал он страницу за страницей, вглядывался в каждую запись, просматривал некоторые из них на свет и, как показалось ребятам, даже зачем-то понюхал какую-то особенно привлекшую его внимание страницу. Дойдя до фамилий, начинавшихся на «Р», Леонид Константинович вдруг резко нагнулся к папке и, повернувшись к ребятам, воскликнул:

— Позвольте! Что же вы раньше меня не позвали?!

— А зачем? — удивилась Оля.

— Да посмотрите же, под номером шестьдесят седьмым нет записи. Она зачеркнута, тушью зачеркнута!

— Ну и что? — также недоуменно отозвалась Оля, — И в других списках были зачеркнутые строчки.

— А чем зачеркнуто было? Чем?

— Чернилами, кажется… Фиолетовыми…

— Вот видите! А здесь — тушью! И не зачеркнуто даже, а залито сплошь, и подтеки остались. Это не зря. Вы — следопыты, а мимо следа прошли, прозевали.