Детская библиотека. Том 72

— А он мне с наглой улыбочкой: «Я здоровее всех, вот только знаю гораздо меньше, чем некоторые умники…» Книжку отобрал, пожелал хорошего концерта, а потом добил контрольным выстрелом — говорит: «Зови меня просто Михаил»! Ужас! Вот до чего научные лагеря доводят! Да я на них в детскую комиссию пожалуюсь. Калечат психику малолетних!

Мара взяла паузу опытного ритора, критически посмотрела в зеркало и сказала загадочно:

— Это не просто — дать поймать себя вовремя.

И тщательно улыбнулась, исследуя состояние прикуса.

— Вот выращу себе мужа из семечка — и буду пользоваться. Только где взять рассаду богатых мужчин?

Ксения усмехнулась:

— Богатый перестаёт быть мужчиной. Он становится кошельком, который никогда не узнает, как на самом деле относятся к нему женщины.

Мара вздохнула:

— Леди не должны чесаться! — и со вкусом поскребла левый бок. — Слышала, что такое старость? Это когда единственную норковую шубу начинаешь надевать даже в булочную. Хорошо, что у меня нет норки. И бриллиантов тоже нет, — грустно добавила Мара.

Ксения её утешила:

— Красивая женщина может носить в ушах не бриллианты, а канцелярские скрепки.

— Это да, но лучше всё-таки бриллианты. Ой! — вдруг спохватилась Мара. — Я же Эммануилу… Михаилу… про обед не объяснила!

Ксения смотрела на Мару, которая многословно рассказывала сыну-подростку что-то про суп в холодильнике и кекс в фольге, и вдруг с болью подумала: «О боги, какая Мара счастливая!»

Вечером Ксения снова сидела за компьютером и писала своему любимому Мушкетёру.

— Сартр восхитителен! Слушай: «Слова — своего рода ловушки, служащие для возбуждения чувств». «Каждая книга есть призыв».

Мушкетёр ответил:

— Книга — это лишь зафиксированный монолог одинокого рефлексирующего человека.

Ксения горячилась:

— Сартр думает иначе: «Говорить — означает действовать, любая названная вещь уже не та, какой была до того, она потеряла невинность». «Человек понимает, что слова — это «заряженные ружья». Когда он разговаривает — он стреляет».

Мушкетёр откликнулся:

— По-моему, настоящая литература — это лишь взрослая игрушка языка, плетение красивых и стильных словес.

Ксения даже обрадовалась.

— Сартр уже возразил тебе: «Конечно, стиль делает прозу более ценной. Но мы не должны его замечать. Слова прозрачны, и взгляд проникает сквозь них, нелепо пережимать его мутными стеклами».

Мушкетёр смолчал. Ксения возбуждённо набирала:

— А вот это просто гениально: «Архитектор может жить в построенном им доме, а писатель не может читать то, что он написал. Читающий человек предвидит, ожидает. Он предугадывает конец фразы, начало следующей, очередную страницу, они должны подтвердить или опровергнуть его предположения. Процесс чтения состоит из множества гипотез, фантазий и пробуждений, радужных надежд и горьких разочарований. Читатель забегает вперёд строки — в будущее, которое частично рушится, частично утверждается по мере приближения к финалу книги, оно отступает со страницы на страницу, словно подвижный горизонт литературного пейзажа».

Мушкетёр, видимо, растерялся от такого напора и вильнул, заявив немного невпопад:

— Литература социальна, она задаёт систему координат для людского многообразия. Встречаешься с девушкой: «А вам «Мастер и Маргарита» нравится? А Шекспир? А литгруппа «Бумажный перец»?» И по ответам понимаешь — близки ли вы с этой девушкой в интеллектуальном пространстве и стоит ли в неё влюбляться.