Детская история

На время строительства они поселились в городе у друзей, в квартире одной супружеской пары, занимавшей вместе с другими целый этаж. Здесь они впервые жили, тесно соприкасаясь с чужими людьми, и это вынужденное содружество, основанное на ежедневном поддержании выявленной прежде общности, казалось мужчине, который отличался необыкновенной обидчивостью и всегда упорно оберегал свою независимость, — самой естественной и желанной формой жизни. Привыкший к тому, что никому нет дела до того, в чем, собственно, заключается смысл его работы, и готовый в любой момент, заранее исполнившись гнева, при первых же признаках проявления неуважения к его труду укрыться в своем внутреннем мире, он первый раз в жизни ощутил не только уважение к результатам своих усилий, но и постоянное внимание к этим усилиям как таковым. Все эти люди, каждому из которых, без различий, он мог теперь довериться, помогли ему наконец понять, что его старания подладить ход мира недостаточны, нужно еще уметь предъявлять этому миру свои требования, и эти требования превратились в картины — без которых вообще ничего невозможно предъявить — прежде всего благодаря постоянному присутствию ребенка. В ту чудесную осень, ни к кому особенно больше не относясь, ребенок со спасительной естественностью передвигался от одного к другому, выступая в роли распоряжающейся всем верховной власти и обеспечивая мирное согласие в анфиладах комнат. А может быть, эта спокойная строгость на его лице всего лишь сбой в сознании наблюдателя, который видит в ней образец для подражания? Вечера за длинным овальным столом, с места у окна — пронзительный скрежет трамваев и светящаяся вывеска ресторана «Крутой поворот».

Строительные работы, однако, затянулись, и совместное проживание продлилось, выйдя за рамки оговоренных сроков. Теперь произошли обратные метаморфозы: друзья превратились во владельцев квартиры, остальные же стали всего лишь их гостями, и все они не могли дождаться, когда же настанет день выселения.

Те друзья были супружеской парой, которая добровольно отказалась от детей. Ухаживанию за ребенком они предпочли опеку друг над другом, так что по истечении установленного срока визита наличие в доме настоящего младенца воспринималось ими как посягательство на сложившееся за годы совместной жизни и ставшее насущно необходимым пространство общих вкусов, запахов и касаний. Теперь они не могли, как обычно, просто быть вместе, они утратили уверенность друг в друге, и чужой ребенок стал не просто нарушителем спокойствия, он противоречил их убеждениям. Взрослый уже не раз ловил скучающие, раздраженные, досадливые, недовольные взгляды, направленные на его ребенка, — он даже сам бывал в числе «отправителей», но никогда еще до тех пор ему не встречались такие беспощадные глаза на застывших лицах и никогда еще так безжалостно не опускались веки, как теперь у этой бездетной пары людей. Это были взгляды, исполненные бессильной ярости, направленные, при осознании собственной неправоты и вместе с тем невозможности проявлять далее добрую волю, против довлеющего, дерзкого права живого существа. Все это они, естественно, демонстрировали не ребенку, — в отношении которого они могли позволить себе только изменить общий тон, разговаривая с каждым днем все более тихо и сухо, — а родителям, которым все чаще приходилось выслушивать от них критику неправильных методов воспитания. (Повод найти было нетрудно.) И эти их замечания, равно как и молчаливое неудовольствие, казались мужчине столь же примитивно-банальными, сколь жестокосердными, извращенными и высокомерными.

Впоследствии ему не раз приходилось сталкиваться с еще более тяжелыми случаями проявления убежденной бездетности — индивидуальной и групповой. Как правило, такие люди обладали острым взглядом и, проведя всю жизнь в страшной безвинности, прекрасно могли объяснить, пользуясь сугубо научным языком завзятых экспертов, какие ошибки отягощают систему отношений взрослый — ребенок, более того, некоторые из них даже превратили эту свою проницательность в настоящую профессию. Слепо влюбленные в собственное детство и длимую по сей день собственную детскость, они оказывались, при ближайшем рассмотрении, взрослыми монстрами, и поучаемому требовалось всякий раз немало времени, прежде чем ему удавалось освободить свою душу от их аналитических высокоумных поучений, которые впивались клещами и отравляли все внутри. Он проклинал этих уверенных в собственной правоте мелочных пророков, называя их отродьем современных времен, и с высоко поднятой головой объявлял им непримиримую войну. У одного античного трагика он нашел подобающий текст для анафемы: «Ведь дети всех людей суть души. Кто не изведал сего, тот меньше страдает, но его благополучие зиждется на упущенном счастье». (Несколько по-другому довлеет добросердечная, любезная печаль и участливость тех бездетных, чья бездетность возникла на иных основаниях.)