И память общества тоже остается вехами в памяти человека. Сначала все были викторианцами, а потом в январе 1901 года маленькая старушка, Виндзорская вдова, королева и императрица, умерла. Европа была заселена членами ее семьи, чьи личные причуды, прихоти и ссоры формировали жизнь всех остальных семей. Когда Виктория слегла, ее немецкий внук, кайзер Вильгельм, прервал празднование двухсотлетия прусской короны и сел в свой личный поезд, идущий к Ла-Маншу. Он приказал не воздавать ему почестей, положенных императору. Он приехал только как внук. Его собственные подданные возроптали, считая, что кайзер мог бы и уважить их враждебное отношение к Бурской войне. Жена его дяди Александра, принцесса Уэльская, ненавидевшая Гогенцоллернов, считала, что ему не место при английском дворе. На Ла-Манше светило яркое солнце и яростно штормило. Сам принц Уэльский, в прусской военной форме, встретил племянника на вокзале Виктория. Кончины, как и свадьбы, – богатая почва для драм, как трагических, так и комических. Кайзер перехватил управление смертным одром. Он сидел рядом с бабушкой, поддерживая ее здоровой рукой, а с другой стороны сидел ее врач. «Она тихо отошла в моих объятиях», – сказал Вильгельм. Он и в похоронной процессии умудрился сыграть главную роль. Он ехал рядом с новым королем на огромном белом коне. В Виндзоре лошади, тащившие пушечный лафет с гробом, вдруг стали. Вильгельм соскочил со своего «бледного коня» и перепряг их. Лошади плавно двинулись дальше. Английская толпа разразилась приветственными криками в адрес кайзера. Его яхта «Гогенцоллерн» была пришвартована в Соленте, и 27 января королевские семейства отметили его день рождения. Казалось, Вильгельму не хочется возвращаться домой. Он предложил заключить союз двух тевтонских наций: Британия будет стоять на страже морей, а Германия – суши, чтобы «и мышь не шелохнулась в Европе без нашего разрешения и чтобы все народы рано или поздно поняли необходимость сокращения своих вооружений».
Принц Уэльский поднял собственный небольшой бунт и объявил, что собирается править под именем Эдуарда VII. Виктория и Альберт назвали его Альбертом Эдуардом, но он решил последовать по стопам предыдущих шести Эдуардов.
– Альберт может быть только один, – сказал Эдуард в своей тронной речи, – тот, кого все называют – и, я думаю, заслуженно – Альбертом Добродетельным.
Однако Эдуарду были чужды добродетели Альберта. Народ немедленно прозвал его Эдуардом Сластолюбцем. Он любил женщин, спорт, хорошую еду и вино. Хилэр Беллок написал стихотворение об эдвардианской вечеринке.
В воздухе висело ощущение, что веселиться нынче разрешено и даже обязательно. Жесткие черные фальбалы, гагатовые бусы, непорочно-белые чепцы, эвфемизмы и почтительность, высокую серьезность и даже чувство долга и поиски глубинного смысла вещей полагалось высмеивать, превращать в пугала и хеллоуинские маски. Люди говорили и думали о сексе легкомысленно и серьезно. В то же время у них появилась парадоксальная склонность – прятаться в детство, читать и писать приключенческие романы, сказки про пушистых зверьков, драмы о детях, не достигших половой зрелости.