Гедда позвала старших на собрание в древесном доме. Такое случилось впервые. Собрания почти всегда созывал Том, иногда – если нужно было обсудить какие-то практические вопросы, вроде подарков на день рождения, – Дороти. В число старших детей входили Том, Дороти, Филлис, а теперь и Гедда. Она сказала, что они обязательно должны прийти, это очень важно и это секрет, секрет, секрет.
Они расселись на табуретках из пней в потайной полости дома, шелестящей побуревшим папоротником. Том разлил лимонад из бутылки в пеструю коллекцию эмалированных кружек – синих, белых и черных. Он сказал чуть свысока:
– Ну что у тебя там?
Гедда вдруг растерялась и не знала, как начать. Как только это выйдет наружу, оно начнет на них действовать. Пока что оно глодало только ее.
– Я кое-что узнала.
– Ты вечно что-нибудь узнаешь. Подслушивать нехорошо.
– Это важное. Оно все меняет.
Тому привиделось банкротство. Дороти решила, что отец собирается их бросить навсегда – может быть, переехать к миссис Оукшотт. Филлис замерла, стала еще неподвижнее. У нее была невероятная способность не двигаться: не то сосредоточенность, не то окаменение.
– Вываливай, – сказал Том. – Раз уж начала, так заканчивай.
– Я видела. Я слышала. Он по ночам, поздно, ходит в комнату к тете Виолетте. И остается там надолго. Я его и раньше видела. Их слышно. И понятно, что они делают.
– Ты не можешь этого знать, если ты их не видела, – сказала Дороти.
– Они издают
Эта новость расстроила всех и всех разозлила. Они злились не на Хамфри и Виолетту за то, что те делали и говорили, а на Гедду за то, что она рассказала.
– Вчера ночью она сильно плакала. Она сказала, что в чем-то уверена и что раньше не ошибалась. Она сказала, что лучше бы она умерла. И что ей страшно.
– Ну и что? – спросил Том, чье воображение спасовало.
Гедда сморщила лоб от боли и ярости. Она посмотрела на Дороти, которая собиралась стать врачом.
– Она сказала, что у нее будет ребенок, вот что она сказала, – объяснила Гедда. – И еще она сказала… что у нее и раньше были дети… она сказала… я слышала… что кое-кто из нас на самом деле ее. Она сказала «плоть от моей плоти».
Том и Дороти не поверили в эту театральную формулировку, так же как и в прозвище Бубочка. Но единожды сказанное уже вошло в мир. Брат и сестра еще сильнее разозлились на Гедду.
– Ну и что? – слегка раздраженно спросил Том. Если он и был в чем-то неколебимо уверен, так это в том, что он – сын своей матери. – Что мы должны делать, по-твоему?
– Если мы… не те, кто мы думаем… хорошо бы об этом знать.
– Не думаю, – отрезала Филлис. – Что толку? Мы все равно те же самые люди, в том же доме, в той же семье.
У Дороти в голове была страшная каша. Дороти знала, что она не похожа на Тома, и всегда чувствовала себя как бы на краю человеческой общности. Другая. Она всегда думала, что все дети ощущают себя «другими». Всегда чувствовала, что она раздражает Олив. Но раньше объясняла это тем, что Олив слишком всепоглощающе любит Тома и у нее не остается любви для Дороти. Но может быть…
Ей вспомнилась написанная для нее сказка. Про оборотней: про человечков, деловито суетящихся по хозяйству. Они вешают шкурки животных на крючок в кухне, потом надевают их, становятся наполовину ежиками, убегают и пропадают в кустах и канавах.
Виолетта деловито суетилась по хозяйству. Она по натуре была домовита, как ежихи-женщины в фартучках, обитающие в подземных кухнях сказки Дороти.
Дороти хотела не иметь воображения. Она хотела отмерять химические вещества, сращивать сломанные ноги, вылечивать больные органы. Но она отличалась ясным и беспощадным воображением. Если кто-то из них действительно ребенок Виолетты, это наверняка сама Дороти.
Но она ничего из этого не сказала вслух. Она обратилась к Гедде:
– Вот так и хочется тебя встряхнуть, чтоб зубы застучали.
– Я не понимаю, чего вы на меня злитесь. Это на них надо злиться.
Никто из четверки даже не попытался – им мешал какой-то глубинный барьер – вообразить ощущения Бубочки и Цветочка, их невыносимое положение, их восторги и беды. Дети мучительно переставляли в голове семейные фигуры, словно шахматы на доске, где вдруг пропал слон и оказалось слишком много коней или королева сошла с ума и заметалась убийственным зигзагом.
Знание – сила, но не в том случае, когда это знание неполно, а знающий – зависимый ребенок, и без того выбитый из колеи стремительными переменами в собственном теле, бурлящими эмоциями, ощущением, что на стены сада надвинулся ожидающий тебя внешний мир. Знание – это еще и страх. Чтобы справиться с принесенными Геддой новостями, Том ушел на дальнюю прогулку. Он топал по холмам, со спальным мешком за спиной. Быстрая ходьба – отличный способ дать выход любым эмоциям: страху, похоти, панике.
Филлис навела идеальный порядок у себя в комоде и рабочем столике. Она зашила рваный фартук. Виолетта сказала, что и она могла бы зашить, а Филлис ответила, что знает, но хотела сама.