Детская книга

– Он хороший человек. Странный, правда.

Джулиан решил, что «странный» означает «склонный к мужской любви», но, когда Габриэль пришел к ним на обед, Джулиан ничего такого не заметил. Габриэль был и по-монашески не от мира сего, и внимателен к другим людям. «Он подозрительно хороший», – подумал было Джулиан, но не смог задержаться на этой мысли, пока они говорили о социализме, психоанализе, литературе. Они со знанием дела обсуждали «Гейнриха фон Офтердингена», когда Флоренция издала низкий стон. Потом ахнула. Габриэль слетел с кресла:

– Началось? Дай-ка.

Осторожно, не поднимая платья, он прощупал мускулы, по которым пробегали волны сокращений. Джулиан был тронут, но в то же время ему стало противно. Он хотел бы оказаться подальше отсюда и еще хотел бы, чтобы его сестре – любимой сестре – не было больно.

Она снова ахнула и закричала.

– Мистер Джулиан, – сказал Габриэль, – через два дома отсюда есть двуколка. Постучите в дверь и попросите хозяина подъехать сюда.

– Быстрей, – добавила Флоренция, красная от натуги.

– Не беспокойся, – сказал Габриэль. – Первый ребенок – это всегда надолго. Попробуй ходить взад-вперед – может быть, так будет легче. Ты собрала вещи?

Оказалось, что нет. Вызвали Амалию, которая сложила в мешочек ночную рубашку и туалетные принадлежности. Флоренция ходила взад-вперед. В перерыве между схватками она спросила:

– Габриэль, откуда ты знаешь, что нужно делать?

– Я – ученый доктор. Учился в хорошей больнице. У меня хватило ума наблюдать за… повитухами, правильно? Я все это уже и раньше видел.

Флоренция сдавленно вскрикнула.

– Надеюсь, он не прямо сейчас родится.

– Если роды окажутся медленные, ты еще захочешь, чтобы поскорее.

* * *

Вернулся Джулиан с двуколкой. Все трое уселись позади кучера. Лошадь двинулась под гору, напрягая мышцы. Мышцы Флоренции продолжали собственный, целенаправленный, невольный танец.

* * *

Роды не были медленными. Ребенок не родился ни в повозке, ни в кресле на колесах в больничном коридоре. Он, точнее, она явилась в мир меньше чем через час, на пике боли, с громким, победоносным воплем. Джулиана при этом не было, но был Габриэль. Еще была сиделка, чьи замечания он переводил с комментариями:

– Она говорит, что у тебя хорошие мускулы.

– Я… никогда… не думала… про эти… мускулы.

Флоренция непрестанно боялась, что «ребенок», когда родится, будет похож на Герберта Метли и она его возненавидит. Сиделка обмыла ребенка, и Габриэль передал его матери.

– Это дочь, – сказал он и стал ждать, обрадуется ли Флоренция.

У ребенка была густая шевелюра – темная, как итальянские волосы Флоренции и Джулиана. И большие темные глаза, которые дитя, кажется, сразу уставило на Флоренцию. И характер. Вот она, еще не оправилась от встряски – явления в мир, а уже упирается лбом, чего-то требуя. Много лет спустя, обдумывая былое, Флоренция признается себе, что увидела в ребенке тот же избыток первозданной энергии, который когда-то привлек ее в мужчине. И теперь в дочери – тоже привлек. Она, торжествуя, взяла дочь на руки и поцеловала в волосы. Вошел Джулиан.

– Познакомься: Джулия Пердита Гольдвассер, – сказала Флоренция, хохоча с нотками истерики в голосе.

Джулиан галантно нагнулся и поцеловал крохотную новую ручку, вцепившуюся в шаль.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, – сказала Флоренция Габриэлю. – Во всех смыслах.

– Это была судьба, – ответил Гольдвассер.

* * *

Позже он сказал Джулиану за стаканом яблочного сока:

– Она не боялась. Женщины обычно боятся. Или начинают бояться.

– Ей повезло?

– О да. Она будет думать, что это ее заслуга, но по большей части это удача. Salut!

– Salut!

* * *

В июне 1909 года король Эдуард VII открыл новые здания Музея Виктории и Альберта, построенные по проекту сэра Астона Уэбба. Открыл золотым ключом, стальной стержень которого был украшен золотой насечкой. По словам критиков, длинные белые здания, постепенно возникшие из-под брезентовых одеяний и зарослей строительных лесов, были ритмичны и прекрасны, их сравнивали с симфониями и хоралами. На открытие собралась блистательная толпа придворных и почетных гостей. Тут были Уэббы, Альма-Тадема, Бэлфур, Черчилль и премьер-министр Герберт Асквит. Были и рабочие, строившие здание, – в элегантных костюмах, котелках или цилиндрах; по личной просьбе монарха они зачитали Обращение собственного сочинения. Хор из Королевского музыкального колледжа, примостившийся высоко на арке, под аккомпанемент полкового оркестра ирландских гвардейцев спел пронзительную песнь Доуленда «Проснись, любимая». Присутствовал и Проспер Кейн, в щеголеватом мундире.