Детская книга

Гризельда, чтобы его умилостивить, сказала, что хотела задать ему вопрос по работе, которую сейчас пишет, – о разнице между двумя гриммовскими версиями «Золушки»: собственно «Золушкой» и «Пестрой шкуркой». Гризельда сказала, что ей ужасно нравится слово Allerleirauh:[85] разнообразные, грубые меха. Золушку преследовала злая мачеха, а Пестрая шкурка умно отделалась от кровосмесительных посягательств отца и от кухарки, которая швырялась в нее башмаками. И еще Гризельду почему-то трогало то, что Пестрая шкурка, спрятав свои платья – золотое, серебряное и звездное – под плащом из шкур, стала пушистым созданием, животным, существом среднего рода, не объектом желания.

– Пока она сама того хотела, – заметил Вольфганг. – А потом засияла, как солнце и луна…

– Англичане и французы подсластили «Золушку»…

Джулиан ощутил электрический ток. Искры, разряды проскакивали между этими двумя. Их руки лежали слишком близко друг к другу. Гризельда смотрела на немца слишком пристально либо вообще не смотрела.

– И что же это значит? – спросил себя Джулиан и не мог найти ответа.

Они с Вольфгангом проводили Гризельду обратно в колледж, где ее, взрослую женщину, запирали в нелепо ранний час. Она стояла на ступеньках, улыбаясь обоим.

– Какой прекрасный вышел день, – сказала она. И добавила: – Цивилизованный.

Джулиан знал, что в ее устах это одна из высших похвал.

* * *

Он пригласил новоявленного соперника в паб и взял ему бренди. Немец был колюч – человек, вырванный из привычного окружения, в котором ему легко и просто. Джулиан говорил о разном – о театрах, Гёте, Марло – и на третьем стакане бренди сказал:

– Давайте выпьем за Гризельду. Die schöne[86] Гризельду.

– Die schöne Гризельду. Вы не говорите по-немецки.

– Не говорю, только учусь. Мне для работы нужно читать по-немецки.

– Она как статуя в сказке. Или марионетка. Ничего не чувствует.

– Не думаю, – осторожно возразил Джулиан. Он не знал, хочет ли поделиться своим открытием с этим робко-язвительным юношей, который, кажется, не смог дойти до того же самостоятельно.

– Какой смысл приезжать сюда и видаться с ней, – продолжал Вольфганг. – Она улыбается и ничего не замечает. Очаровательная английская леди. Такая принцесса. Каждый волосок ее прически – под контролем. Ничто никогда ее не волновало. Может быть, ничто, никто не может ее взволновать. Простите. Это все бренди.

Воцарилось долгое молчание. Вольфганг добавил:

– Извините. Может быть, вы… вы сами…

– О нет. Ничего такого.

Снова молчание. Черт возьми, надо поступить по-честному. Кроме того, это добавит сюжету интереса.

– Я заметил… – произнес Джулиан и замолчал, подыскивая слова.

– Вы заметили, что я… несчастен.

– Нет-нет, собственно говоря, я не о том. Я заметил ее. Как она смотрит на вас.

– Смотрит?

– Я никогда не видел, чтобы она хоть на кого-нибудь так смотрела.

– Смотрела?

– Я вас умоляю. Она вами интересуется. И больше никем. Вот что я заметил.

– О.

Вольфганг овладел собой и улыбнулся. Улыбка вышла несколько демонической, горестной – просто у него была такая форма лица. Он сказал:

– Я идиот. Значит, все еще хуже. Понимаете… она – сказочная принцесса. У нее в банке лежат горы золота, слитков, и она должна выйти замуж за такого же человека или найти осла, который срет золотом. Извините. А я делаю кукол. Гоняю по сцене игрушечных человечков.

– Но ведь вас можно назвать художником.

– Назвать-то можно, но никто не услышит. В меня будут бросать сапогами и выгонят вон.

– Не понимаю, почему вы так легко сдаетесь, – сказал Джулиан. И добавил с подлинным ядом в голосе: – Мне кажется, это не совсем честно по отношению к ней…

– Напротив, – сказал Вольфганг. – Именно это и честно.

* * *

В сентябре 1910 года Второй, или Рабочий, интернационал устроил съезд в Копенгагене. Иоахим Зюскинд и Карл Уэллвуд поехали туда вместе и участвовали в антивоенных заседаниях. Социализм был международным движением, он пересекал границы, он был братством мужчин и женщин. Зюскинд поддерживал связь с «Gruppe Tat»[87] Эриха Мюзама и Иоганна Нола – типично мюнхенской смесью писателей, рабочих и революционеров. Леон Штерн страстно увлекался всем этим. Как и Генрих Манн, Карл Вольфскель и Эрнст Фрик. В Копенгагене обсуждали, нельзя ли объявить всеобщую международную забастовку, акт протеста для предотвращения войны. Резолюцию предложили британец Кейр Харди, который только что вернулся в английский парламент в еще более сильном большинстве, и француз Эдуар Вайян. Они порекомендовали «союзным партиям и организациям трудящихся обдумать желательность и возможность общей забастовки, особенно в отраслях, производящих материалы для военной промышленности, в качестве одного из методов предотвращения войны, а следующему конгрессу принять решение по конкретным действиям».