Детская книга

– Мы можем выйти из поезда где-нибудь по пути и полюбоваться природой.

Он замер в ожидании.

– Ладно, – сказала Элси.

Так они оказались в живописной харчевне в Оксфордшире. Сад за домом убегал вниз, к ручью. В саду росли розы, гвоздики и незабудки. Чарльз сказал:

– Элси, ты – миссис Уэллвуд.

– Нет, и не буду. Но один раз ты можешь так сказать. Только один раз. Я все продумала. Я тебе должна.

– Должна! – повторил Чарльз. – Да чтоб тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я никогда не буду счастлива. Я лишилась места и не нашла другого. Но здесь мы можем поиграть в другую жизнь, если хочешь. Я же сказала, что согласна.

* * *

В спальне, куда их провели, он хотел поцеловать ее, потом подумал, что не станет, и открыл окно на лужайку, чтобы слышать журчание ручейка. В окно полетела мошкара. Он снова закрыл его. Элси с негнущейся прямой спиной расчесала волосы и снова уложила в прическу, стоя спиной к Чарльзу – Карлу. Но она видела его в зеркало, видела беспокойство у него на лице и мрачно ухмыльнулась ему, вонзая в узел волос последнюю шпильку. Он улыбнулся в ответ – зеркальной Элси.

Они спустились к ужину гуськом по узким ступенькам лестницы, покрытой истертым ковром. В столовой были красивые обои и занавески в цветочек. Элси держалась прямо, как линейка, и стискивала руки на коленях. Она выбрала грибной суп, запеченную баранью ногу с зеленым горошком и пирог со сливами. Чарльз – Карл взял то же самое. Он сказал:

– Этот Метли – болван.

– Он пишет не про настоящую жизнь, это уж точно. – Элси глядела в тарелку. – Но, правда, убеждать он умеет.

И добавила:

– Миссис Метли, она мне очень помогала вместе с миссис Оукшотт и мисс Дейс. А ведь они могли бы отнестись ко мне холодно, свысока. Они меня спасли на самом деле.

– Сейчас многое меняется, – заметил Чарльз – Карл. Он хотел сказать что-нибудь теплое, утешительное о ее былом несчастье, но ничего не придумал. Он знал, что она это поняла.

Принесли суп и хлеб на тарелочках, расписанных летящими аистами, взлетающими аистами и камышами. Карл спросил, нет ли вина, ему принесли небогатую винную карту, и он заказал бутылку белого бургундского. Элси сказала:

– Минтон. Эти аисты. Моя мамка… мама… таких рисовала. У нас была пара таких тарелок. Второго сорта. Она их не очень любила. Говорила, что это японский стиль и что аисты – к долголетию. А в Англии они – к детям, она так говорила, а детей у нее и так уже было слишком много.

Элси помолчала.

– Она умерла от свинцовых белил. Мамка… мама была художница, была бы художница, если бы у нее была такая возможность. Филип это унаследовал от нее. Она умерла от свинцовых белил и оттого, что у нее было слишком много детей. Мы когда-то сочинили дурацкую песню.

– Ну? – спросил Чарльз – Карл.

– Семь человек на постель мертвеца, – как-то скомканно выговорила Элси. – Мы с Филипом сочинили. Нам некуда было положить брата… когда он умер… так что пришлось его оставить на кровати, а мы все кашляли, тоже чуть концы не отдали.

И добавила:

– Извини.

– За что? Я хочу, чтобы ты со мной говорила. Рассказывала мне.

– Мои рассказы не подходят для такого распрекрасного обеда на красивых тарелках. Ты мне помогал, так же как миссис Метли и миссис Оукшотт. Я тебе благодарна.

– Ты это говоришь, – не остался в долгу Чарльз – Карл, – чтобы подчеркнуть классовые различия между тобой и мной. Которые нам следует забыть.

– В этом супе настоящие сливки. Ровно столько, сколько надо. Это ведь тоже искусство. Нет, мы с тобой не можем забыть об этих различиях.

У Карла не шла из головы картина: семь (очень грязных) человек втиснуты в одну кровать и кашляют, и один из них мертвый. Элси аккуратно орудовала суповой ложкой. Он смотрел на лицо с сильными чертами, замкнутое, сдержанное, но живое, пытливое. Чужое – частью из-за классовых различий, частью из-за того, что пережила она и никогда не переживал он. Он сказал:

– Я тебя обожаю, когда ты такая сердитая и решительно расправляешь плечи.

Суровое лицо дрогнуло.

– Не надо, а то я сейчас заплачу. И ты будешь меня стесняться. Ты должен был бы меня стесняться.

Воцарилось молчание. Баранина была подана и съедена под разговоры о лекциях в летней школе; Элси сказала, что Шоу может говорить с любым акцентом, а потом его убрать. Она заговорила о Шекспире. О Розалинде и Виоле, которые прикидывались мужчинами, принимались действовать сами, окрыленные надеждой.

– Откуда он это знает? – спросила она у Чарльза – Карла. – Ни один другой мужчина так не пишет о женщинах, он словно знает их изнутри, если можно так выразиться.

– А еще леди Макбет, как она вдруг говорит, что кормила младенца грудью. Единственный раз говорит. Совсем не схоже… не похоже, что у нее был ребенок, и она говорит про него только один раз, только чтобы сказать, что оторвала его от груди. Это ужасно. И он так и задумал.

Они разобрали Корделию, Гонерилью и Регану, наслаждаясь беседой. К пирогу со сливами принесли вкуснейший заварной крем.

– Снова сливки, – сказала Элси. – Крем хороший, густой. Это от сливок и яиц, а не только от крахмала.

* * *