Детская книга

Я уверена, что Вы столь же щедры, сколь и импульсивны. Я собираюсь обратиться к Вам с политическим воззванием. Я называю его политическим, а не личным, чтобы Вы знали: если Вы не ответите, я весьма опечалюсь, но не обижусь. Прошу Вас: когда Вы обращаетесь к толпе, не будите в ней низких, отвратительных чувств, стремления к насилию; это вредит тем участникам собраний, которые сражаются в нынешней избирательной кампании из благороднейшего желания видеть лишь честную игру; мужчинам, не обуреваемым желанием проломить кому-либо голову; беспристрастным, способным жалеть и исцелять своих ближних, будь то лорды или подметальщики. Я полагаю, что именно эта хладнокровная классовая ненависть, проявляемая в последние годы на совещаниях в палате лордов, заставила Вас сказать, что лорды выдержанны, как сыр, и так же воняют, и т. д. и т. п.

Возможно, положение было бы не столь серьезно, если бы Ваши речи лишь задевали лордов и отвращали их, но, помимо короля и знати, эти речи ранят и оскорбляют даже довольно бедных людей, разного рода либералов – из-за этих речей мы теряем голоса избирателей…

Ллойд-Джордж ответил с убийственно холодной иронией:

…Несмотря на жесточайшую простуду, я дал согласие до окончания выборов выступить примерно на дюжине митингов. Если Вы можете передать партийным заправилам свою неколебимую уверенность в том, что мои речи вредят общему делу, Вы окажете партии услугу и в то же время совершенно осчастливите меня…

В ноябре 1911 года Ллойд-Джордж коварно объявил, что он торпедировал готовящийся Билль о примирении, который должен был предоставить право голоса ограниченному количеству женщин. Вместо этого, сказал Ллойд-Джордж, будет принят закон о реформе суфражизма в защиту мужского достоинства. Женщины – как воинственные суфражетки, так и спокойные, разумные суфражистки – были вне себя.

В феврале Эммелина Панкхерст констатировала: «Разбитое окно – самый веский довод в политике». Женщины все более хитроумно и ядовито разрушали былое спокойствие повседневной жизни страны. Лозунг «Голоса – женщинам» выжигали на зеленой траве полей для гольфа и писали алой масляной краской на пресс-папье самого премьер-министра. Респектабельные дамы в черном, в респектабельных черных шляпах, извлекали из удобных, вместительных, респектабельных сумочек молотки и булыжники и шли по главным торговым улицам больших городов, методично разбивая одну зеркальную витрину за другой. Мисс Кристабель Панкхерст в различных меняющих облик одеяниях – в розовой соломенной шляпке, синих солнечных очках – уходила от сотни преследующих ее сыщиков под вечный припев «чертова неуловимая Кристабель». В конце концов она скрылась в Париж, откуда руководила все более дерзкими акциями протеста и где ходила в парк прогуливать маленькую хорошенькую собачку. Ее мать, как это с ней часто бывало, в это время страдала в застенках.

В марте господин Асквит, искусный оратор, выступил в парламенте с речью о парализовавшей страну забастовке шахтеров. Он взывал к шахтерам и к членам парламента. В конце концов он, не в силах более продолжать, разрыдался.

В том же месяце Марго Асквит решила тайно вмешаться в ход дел. Она послала письмо лидеру лейбористов, приглашенному на обед, и предложила ему тайную встречу. Это было очень женское послание.