Детская книга

Ему тридцать пять лет. Он не восторженный мальчишка. Людям его класса свойственна осторожность. Он знал, что с большой вероятностью погибнет и все горшки погибнут вместе с ним.

Он решил, что идет на фронт, потому что мир изменился и в новом мире его работа невозможна. Он должен разделить это с другими, разобраться с войной и покончить с ней. Судя по всему, у него не было выбора – он уже стал частью чего-то большего. Хотя даже после всех своих размышлений и поисков не знал почему. Это было так, вот и все.

Он пошел повидаться с Элси и Энн.

– Я так и знала, что ты решишь, – сказала Элси.

– Навещай иногда миссис Фладд, хорошо?

– Она все равно не знает, кто дома, а кто нет. Но уж ладно.

* * *

Филипа признали годным. Он отправился в учебный лагерь в Лидде, а осенью 1915 года – в Бельгию, на поля сражений.

* * *

Осенью 1915 года два Робина сидели в окопах того, что превратилось в неподвижную линию фронта вокруг Ипрского выступа. Ипр лежал в руинах: дома горели, древняя «Палата суконщиков» была разрушена. Армия перестала тратить силы на титанические попытки наступления и обжилась в окопах и землянках. Летали снаряды, шрапнели и фугасы оставляли воронки и ежеминутно меняли рельеф местности. Боевые действия заключались в основном в набегах на вражеские окопы. С этих вылазок многие не возвращались. Они крались по ничьей земле, пулеметчики засекали их и срезали очередями. По ночам на ничью землю выходили санитары с носилками, в том числе Чарльз – Карл. Они искали живых среди сладкой вони мертвых, спотыкаясь об оторванные руки, ноги, головы и кровавые кишки. Живые часто умоляли прекратить их мучения; Чарльз – Карл впервые в жизни задумался о возможности убить человека и однажды, когда на него еле слышно кричала голова без лица, действительно выстрелил.

Робинам хорошо удавались вылазки, и еще они попали к хорошему командиру, которому доверяли. Они сидели в дверях землянки и ели «маконочи» – тушенку с овощами. Оба чесались: у обоих были вши; у всех были вши. Пахло старыми разорвавшимися снарядами, смертью, немытыми телами и сладким смертоносным газом – британским газом, который относило назад на британские окопы, когда менялся ветер. Робины вскрывали письма из дому – от Мэриан Оукшотт, и от Филлис, и от Хамфри, который передавал новейшие сплетни про Ллойд-Джорджа и привет Робину Оукшотту, если он все еще поблизости. Робин Оукшотт небрежно сказал:

– Он часто бывал у нас в Паксти. Они с мамой без конца смеялись.

– Он хороший человек… в своем роде, – отозвался Робин Уэллвуд.

Помолчал и добавил как бы между делом:

– Только бабник.

– Я думаю, он был… то есть… он мой отец, – сказал Робин Оукшотт.

– Я тоже так думаю.

Они взглянули на друга с облегчением и замешательством. Робин Уэллвуд встал и пошел в землянку за сигаретами. Раздался звенящий вой, и в окопе взорвался снаряд. Осколок снес Робину Оукшотту почти всю голову. Робин Уэллвуд посмотрел, и его стошнило. Прибежали люди с носилками, с одеялом, чтобы закрыть что можно, с ведрами и швабрами, чтобы очистить окоп. Робин Уэллвуд сидел и трясся. И никак не мог перестать.

У него развился постоянный тремор – тряслась правая сторона лица, шея, плечо. Когда он чистил ружье, у него тряслась рука. Командир хотел отослать его в тыл, на поправку. Робин резко, чужим голосом из сдавленного горла ответил, что с ним все в порядке, спасибо.

Через два дня он встал – в новенькой жестяной каске, которую, как большинство солдат, носил заломленной под странным углом, на затылок, наподобие нимба. Он пал жертвой немецкого снайпера, притаившегося за пнем расщепленного дерева. Не первый и не последний.

Несколько позже в Главном штабе решили, что братья не должны служить вместе. И односельчане тоже.

* * *

И снова Мэриан Оукшотт – на этот раз поездом и пролеткой – явилась к Олив Уэллвуд. Олив приготовила чай. Чай для выживших, у которых не очень-то хорошо получалось выживать. Обе женщины думали, но ни одна не сказала вслух, что горе ощущается совсем по-иному, когда делишь его не только друг с другом, но с матерями всей Британии. Мэриан Оукшотт с телеграммой в руке пришла к Фрэнку Моллету.

– Англичане не воют, – сказала она ему.

– Может быть, и зря, – ответил Фрэнк.

И тогда Мэриан Оукшотт закричала во весь голос:

– Мой сын, мой сын, мой сын!!! – И эхо отдалось по церкви. Потом она вернулась в образ доброй учительницы, только спину держала чересчур прямо.

Она приехала к Олив, но надеялась повидать Хамфри. Тот сидел, запершись, у себя в кабинете. Олив сказала:

– В моем письме написано, что его убило сразу.

– И в моем. Они всегда так пишут.

И действительно, письма оказались одинаковыми, с одинаковыми выражениями восхищения мальчиком, привязанности к нему, скорби и сожаления о его смерти.

– Иди поговори с ним, – сказала Олив.

Мэриан постояла перед дверью кабинета. Изнутри доносились рыдания. Мэриан подергала дверь, но та оказалась заперта.

* * *