Детская книга для девочек

Девочка вспыхнула, а наглый переросток продолжал как ни в чем не бывало:

— Доктор — он все одно Шкрябу в больницу определит. А оттуда в приют заберут. Это уж будьте-нате.

Геля так и не смогла придумать достаточно язвительную реплику, чтобы сбить спесь с заносчивого типа. Несомненно, причиной такой заминки послужили ее доброта, здравомыслие и прекрасное воспитание. Разве сейчас подходящее время для ссор? Бедный мальчик серьезно ранен, и она, Геля, должна ему помочь. А на этого хама ей плевать. Девочка твердо решила быть милой и с преувеличенным интересом спросила:

— Шкрябу? Это его так зовут или фамилия такая?

— Кто б его звал. А кличут Шкряба, — насмешливо сузил глаза хулиган.

«Ага, это у него кличка», — сообразила Геля. Стало ужасно интересно, какая же кличка у этого несносного замарашки.

— А тебя как… кличут?

— Ну, Щур, — нехотя процедил он.

«Щур — потому что щурится все время, — догадалась девочка и тут же раздраженно подумала: — Верблюд бы больше подошло. Плюется как дурак». Верблюдом не стала обзываться, чтобы не выходить из образа. Спросила про важное:

— В приют? Вы что, бездомные? Так, может, и хорошо, что в приют?

— Мы — люди вольные. Приюты ваши в гробу видали, — Щур надменно задрал подбородок. А Геля — Геля едва удержалась, чтобы не треснуть его по этому подбородку — да вот хоть своей прелестной бархатной сумочкой. Рассудительность и милота давались все труднее. Но актерское мастерство — не вздохи на скамейке. Девочка совладала с собой и решила не спорить. Вот еще, только время терять с этим придурком. Сейчас отвезет их, а потом найдет Василия Савельевича и все ему расскажет.

— Ладно. Поедем к этой, как ее, бабе Ясе, — и Геля улыбнулась самой милой улыбкой, на которую только была способна.

— Не дойти мне самоходом, — поддержал ее Шкряба, жалобно глядя на Щура.

— Шут с ним, — решился упрямец, — где она, коляска ваша?

Геля огляделась. Коляска стояла там же, где она ее оставила, чуть поодаль. Девочка помахала извозчику, и тот подъехал к самой церкви.

— Вдвоем мы его поднимем? — спросила Геля у хулигана. Тот отрицательно качнул головой:

— Сам.

Подхватил все же Шкрябу на руки и, задыхаясь от натуги, потащил.

— Подмогнуть? — забеспокоился сердобольный извозчик.

— Сам, — упрямо пропыхтел Щур, подсаживая мальчика в коляску.

— Дак что, куда? В морозовскую али в ольгинскую?

— В больницу не поеду! — снова крикнул Шкряба.

— Поедем, куда скажешь, — успокоила его Геля. — Куда вас, кстати, везти?

Щур хмуро посмотрел на нее и буркнул:

— «Утюг» знаете?

— Э, нет. Прощенья просим, барышня, на Хитровку не поеду. Разденут, разбуют и пустят голым бегать — обнакновенное дело. Вылазь, шкет, или давай до больницы, — запротестовал извозчик.

— Он боится, что из больницы в приют заберут, — сказала Геля, стараясь разобраться, что к чему. Про Хитровку папа (Николас) рассказывал — там одни бандиты живут. А Рындин (тоже теперь папа) вроде как там работает (то есть служит). Хитровская рвань и босяки — это, значит, они и есть. Ага…

— Это, канешно. В приюте оно не мед, — задумчиво протянул извозчик, поглядывая на мальчишек с искренним сочувствием. Щур насупился, покосился на Шкрябу, который забился в самый угол кожаного диванчика, и неохотно проворчал:

— Не тронут тебя на Хитровке, дядя, не боись.

— Полюбил волк кобылу, жаниться обещал, — хмыкнул тот.

Щур окинул его долгим оценивающим взглядом. Потом вдруг улыбнулся во весь рот и заговорил — не так, как прежде — будто нехотя, а бойко и даже весело:

— Не тронут. Ты чего ж, не знаешь, кого возишь?

— А мне что, у кажного пачпорт спрашивать?

— Скажешь тоже — пачпорт, — усмехнулся босяк и хитровская рвань. — В пачпорте разве ж что дельное пропишут? Ты меня спроси, я тебе все в лучшем виде растолкую. Эта барышня, — он указал на Гелю широким жестом, словно они стояли на сцене, — Аполлинария Васильевна, родная дочка самого доктора Рындина! На Хитровке его очень обожают, потому как святой человек.

— Так уж и святой, — усомнился извозчик.

— А то. Ежели кто нуждается — так никому от него отказу нет. Ни самой голытьбе завалящей, ни фартовым, ни даже беглым, кто в розыске. Очень он докторской присяге верный. Ни черта не боится, никем не гнушается, лазит хоть в подвалы Кулаковские. Сам видал.

— Ой ли? Да как же его, сердешного, не порезали, тама же такого отребья, прости-осподи…