Детская книга для девочек

Метрах в полутора от нее лежал непонятный круглый предмет, а чуть поодаль — еще какой-то мусор.

От нечего делать Геля подползла к нему, насколько пускала цепь, и страх совсем прошел.

Это был человеческий череп и грудная клетка — гладкие, цвета топленых сливок, совсем как у них в кабинете биологии. В песке угадывались очертания других костей — совсем мелких и покрупнее.

Нет, конечно, быть похищенной — это ужасно. Но цепь, черепа и скелеты — это уже, извините, немножко слишком. Отдает малобюджетным триллером какой-нибудь страны третьего мира.

Геля отползла от скелета, снова скукожилась у стены и закрыла глаза. Где-то наверху, в отдалении, стукнула дверь, послышались шаркающие шаги, но сразу стихли.

В темном стенном провале замерцало, покачиваясь, пятнышко света. Оно приближалось, становилось все ярче, и девочка невольно зажмурилась.

— Так что, пожалуй, Мелания Афанасьевна. Вот она, девка. Теперь что хошь с ней, то и делай. Не моя забота. — Голос Калиныча прозвучал совсем рядом.

Геля приоткрыла глаза.

Над ней нависали Калиныч и Павловская — с клюкой и в лохмотьях. Их лица, подсвеченные снизу красноватым пламенем фонаря, выглядели пугающе. Упыри, иначе и не скажешь.

— Что, птичка певчая, попалась? — Старуха склонилась к Геле и гнусно захихикала. — Ничего, теперь уж много не напоешь! — резко выпрямилась и обратилась к Калинычу: — Кончай ее, друг любезный. Надоела мне эта дрянь.

— Те-те-те! — Старик погрозил ведьме пальцем. — Мокрое дело? Да господь с тобой, не возьму я такой грех на душу. Тем паче за бесплатно.

— Ах ты, кровосос! — возмутилась Павловская. — Мало ты у меня серебришка вытянул?!

— Погубит тебя жадность, ох, погубит. Попомни мои слова, — насмешливо попенял ей Калиныч. — Детишечки мои весь день девку пасли, трудились. Упаковали и доставили в лучшем виде. А за душегубство изволь втрое заплатить, а то и пальцем не шевельну.

— Так ведь опасна она! Донесет на нас, и оба пропадем! — раздраженно повысила голос старуха, размахивая фонарем. По стенам заметались кровавые отблески и жуткое эхо.

— Ты мне теплое с мягким тут не путай! — прикрикнул на Павловскую Калиныч. — До меня не дотянутся, руки коротки. Уж сколько раз старались, ан шиш! Чистый я перед законом. А твоя спектакля — другой разговор. Ежели откроется — пойдешь ты, милая, с сумой без всякого притворства. А то и на каторгу сосватают. — И Калиныч зашуршал по песку обратно к проему в стене. У самого выхода обернулся:

— Последнее мое слово будет такое — тебе надо, ты девку и кончай. А не хочешь ручки пачкать — раскошеливайся.

Павловская грязно выругалась ему вслед и, обернувшись, замахнулась клюкой на Гелю.

— Мерзавка! Вот мерзавка! Вечно от тебя лишние хлопоты!

Геля никогда не была храброй. И пока эти упыри ссорились, тряслась как заячий хвост. Но неожиданно в ней всколыхнулся гнев, а вернее — гадливое чувство ярости. Да не станет она бояться этой мерзкой, жестокой и жадной старухи! Много чести! От того, что страх испарился, мозги заработали ясно и четко.

— Я бы на вашем месте не стала этого делать, — холодно обратилась она к Павловской. — В верхнем ящике моего стола лежит письмо. Разоблачительное письмо. В нем я описала все ваши похождения. Даже если вы меня убьете, правда выплывет, будьте уверены.

Павловская отшатнулась и взвизгнула:

— Врешь! Все врешь, проклятая девчонка! На крысеныша этого надеешься, дружка своего!

— Это вы о ком? О Щуре, вашем подопечном? — Геля хмыкнула. — Вот еще. Он в полицию не пойдет, потому что такой же бандит, как и вы.

— Никто не поверит сумасшедшей девчонке. Никто не поверит, — забормотала Павловская.

— Ну, если бы я пошла в полицию, так, может, и не поверили бы, — рассудительно заметила Геля, — но если я исчезну или умру — тогда совсем другое дело. Родители наверняка найдут письмо и потребуют у властей разбирательства. А моего папу вы знаете.

— Врет… или не врет… — Павловская подняла фонарь, ее маленькие глазки беспокойно прищурились, впились Геле в лицо. Потом вдруг старуха расслабленно захихикала. — Письмо, говоришь… А на мальчишку не надеешься… А вот мы проверим. Пошлю сейчас людишек за Щуром. Посмотрим, как запоешь, когда твоего дружка на ломти кромсать станут. За такое и заплатить не жалко. — Маленькие губки Павловской исказились в торжествующей ухмылке.

И, погрозив Геле напоследок клюкой, старуха отправилась вслед за Калинычем.

Оставшись одна, узница задергалась в тщетных попытках освободиться. Никакого письма, конечно, не было. Просто у них тут из рук вон плохо с кинематографом, а Геля была в этом смысле человеком опытным — вот и вспомнила подходящий сюжет.

Но Щур, что же с ним будет? Может быть, они не смогут его схватить? Ведь он такой сильный и ловкий!