Детская любовь

— Спальня у супругов общая (надо заметить, что у них комнаты больше, чем во Франции). Следовательно, отдельные кровати у них — не вопрос шика. И не для большей независимости. Им показалось бы странным спать вместе. Вот и все.

Ведь эти парные кровати рассчитаны каждая на одного человека.

— У нас действительно, как вы говорите, — заметила баронесса де Жениле, — люди, когда могут, часто имеют отдельные спальни, чтобы не стеснять друг друга, особенно если они ложатся и встают в равное время; отчасти, конечно, и ради шика; я не говорю, понятно, о супругах, которым интимность нежелательна. Но всегда почти, по крайней мере, в спальне у жены, кровать двуспальная. Как и у вас, — сказала она, обращаясь к Мари.

О чем свидетельствуют эти парные кровати, по немецкому обычаю, в отношении интимности супругов?

Г-жа Аллорн была того мнения, что «это ничему не мешает».

Остальные, кроме Мари, энергично с нею заспорили.

Она поправилась:

— Вы ведь сказали, что иногда они сдвигают кровати и даже покрывают их общей простыней.

Г-жа Дюрур возразила, что прежде всего такое устройство является, по-видимому, исключением, при раздвинутых же кроватях — система нормальной, — «это может быть, мешает не всему», но многому, а многое другое делает очень неудобным; и что, наконец, система сдвинутых кроватей с общими простынями — решение половинчатое, которое бы она не рекомендовала и которое подходит только народам С грубой чувствительностью; оттого что «оба матраца никогда не находятся на совершенно одинаковом уровне, а чуть только место их соприкосновения подвергается добавочному давлению, они стремятся раздвинуться. Вы только представьте себе это ощущение, когда чувствуешь под собою щель, которая вот-вот превратится в пропасть?…»

Баронесса де Жениле заметила, что обычай двухспальной кровати во французских семьях укрепляет за нами среди иностранцев репутацию народа, очень занятого любовью. Г-жа Аллори спросила, не сводится ли главное различие между нами и иностранцами к их большему лицемерию. Признаком его служат и эти отдельные кровати.

— Коробит их то, что мы своими широкими постелями как бы разглашаем или даже афишируем вещь, которая повсюду одинакова, между тем как их парные кровати словно говорят: «Мы спим в общей комнате, да, но чтобы быть вместе, чтобы не бояться».

Баронесса, не отрицая такого лицемерия у северных народов (она его приписывала протестантизму), не соглашалась, как и г-жа Дюрур, с тем, что эта вещь «повсюду одинакова». Надо признаться, что люди не так уж заблуждаются на наш счет и что общая постель доказывает, а также поддерживает чувственность народа.

— Достаточно немного поразмыслить. Тут все дело в соприкосновении. Я испытала обе системы. Когда мы были молоды, мой муж и я… — Раздались протесты. Баронесса была моложе всех присутствующих. — Когда мы были моложе, если вам угодно, постель у нас была общая. Вы мне скажете, что он был более пылок. Но уверяю вас, что и он и я ложились очень часто с одним только желанием заснуть. Вы знаете, какую чувствуешь иной раз усталость и вялость, возвращаясь ночью домой. И что же? Спустя несколько минут мое присутствие производило свое действие. И я, умирая от сонливости, не могла отделаться от слишком настойчивого просителя, занявшего слишком выгодную позицию.

Она охотно, впрочем, призналась, что бывали в ту пору дни, когда «действие было взаимно» и когда «соседство» кое-что говорило ее нервам.

— Это тесное соседство, как ни как, очень красноречиво, — сказала она. — Оно, может быть, и неизящно, но старо как мир, и у него есть своя красота, когда люди молоды и любят друг друга. Во всяком случае, при парных кроватях, очевидно, ничего не происходило бы в такие вечера. И когда мы позже перешли на другую систему, — двух спален, — по совершенно случайным причинам, совсем не связанным в тот момент с намерением изменить наши отношения, чувства, мне пришлось констатировать, так сказать, ущерб…

К ней пристали, допытываясь, какого рода ущерб.

— Невообразимый! Я рассказываю вам про молодоженов, какими мы были тогда. Теперь это было бы, увы, вполне естественно… Невообразимый!

Она много смеялась. Мари слушала в смущении и трепете, стыдясь и наслаждаясь. Думала попеременно о Ренэ Бертэн, Шансене и Саммеко. Боялась, как бы Саммеко случайно не услышал.

Дамы эти выведали бы и другие подробности и дошли бы, несомненно, до менее бесцветных признаний. Но атмосферу нарушило несколько несвоевременное появление прохладительных напитков.

Мари опять почувствовала себя хозяйкой дома и встревожилась. Решила посмотреть, какова сервировка у мужчин. Две из дам тоже встали и, заговорив о туалете одной из них, медленно перешли в залу.

Саммеко уже целый час подстерегал момент, чтобы обменяться несколькими словами с Мари. Ему удалось отвести ее в сторону.

— Вы знаете, что я от этого болен.

— От чего?

— От того, что вы не оказываете мне никакого внимания в этот вечер, когда вы так прекрасны.

Они уселись на кушетку Рекамье, стоявшую в одном из углов гостиной Директуар.