Детская православная хрестоматия

– Известная живодерка! Часто присылает сюда денщиков! – заметил один из унтер-офицеров. – Как же ты будешь жить-то теперь у нее?

– Как Бог даст… Надо жить… Ничего не поделаешь… Да и мальчонка ейный, у которого я в няньках, славный… И его, братцы, бросить жалко… Из-за меня и его секли… Заступался, значит, перед матерью…

– Ишь ты… Не в мать, значит.

– Вовсе не похож… Добер – страсть!

Чижик явился в канцелярию и прошел в кабинет, где сидел адъютант. Тот передал Чижику письмо и проговорил:

– Отдай Марье Ивановне… Я ей пишу, что тебя строго наказали…

– Премного благодарен, что пожалели старого матроса, ваше благородие! – с чувством проговорил Чижик.

– Я что ж… Я, братец, не зверь… Я и совсем бы не наказал тебя… Я знаю, какой ты исправный и хороший матрос! – говорил все еще смущенный мичман. – Ну, ступай к своей барыне… Дай тебе Бог с ней ужиться… Да смотри… не болтай, как тебя наказывали! – прибавил мичман.

– Не извольте сумлеваться! Счастливо оставаться, ваше благородие!

XV

Шурка сидел, забившись в угол детской, с видом запуганного зверька. Он то и дело всхлипывал. При каждом новом воспоминании о нанесенной ему обиде рыдания подступали к горлу, он вздрагивал, и злое чувство приливало к сердцу и охватывало все его существо. Он в эти минуты ненавидел мать, но еще более Ивана, который явился с розгами веселый и улыбающийся и так крепко сжимал его бьющееся тело во время наказания. Не держи его этот гадкий человек так крепко, он бы убежал.

И в голове мальчика бродили мысли о том, как он отомстит повару… Непременно отомстит… И расскажет папе, как только он вернется, как несправедливо поступила мама с Чижиком… Пусть папа узнает…

По временам Шурка выходил из своего угла и взглядывал в окно: не идет ли Чижик?.. «Бедный Чижик! Верно, и его больно секли… А он не знает, что и меня высекли за него. Я ему все… все расскажу!»

Эти мысли о Чижике несколько успокаивали его, и он ждал возвращения своего друга с нетерпением.

Марья Ивановна, сама взволнованная, ходила по своей большой спальне, полная ненависти к денщику, из-за которого ее Шурка осмелился так говорить с матерью. Положительно этот матрос имеет скверное влияние на мальчика, и его следует удалить… Вот только вернется из плавания Василий Михайлович, и она попросит его взять другого денщика. А пока – нечего делать – придется терпеть этого грубияна. Наверное, он не посмеет теперь напиваться пьяным и грубить ей после того, как его в экипаже накажут… Необходимо было его проучить!

Марья Ивановна несколько раз тихонько заглядывала в детскую и снова возвращалась, напрасно ожидая, что Шурка придет просить прощения.

Раздраженная, она то и дело бранила Анютку и стала допрашивать ее насчет ее отношений с Чижиком.

– Говори, подлянка, всю правду… Говори…

Анютка клялась в своей невиновности.

– Повар, так тот, барыня, прохода мне не давал! – говорила Анютка. – Все лез с разными подлостями, а Федос никогда и не думал, барыня…

– Отчего же ты раньше мне ничего не сказала о поваре? – подозрительно спрашивала Лузгина.

– Не смела, барыня… Думала, отстанет…

– Ну, я вас всех разберу… Ты смотри у меня!.. Поди узнай, что делает Александр Васильевич!

Анютка вошла в детскую и увидала Шурку, кивающего в окно возвращавшемуся Чижику.

– Барчук! Маменька приказали узнать, что вы делаете… Что прикажете сказать?

– Скажи, Анютка, что я пошел в сад погулять…

И с этими словами Шурка выбежал из комнаты, чтобы встретить Чижика.

XVI

У ворот Шурка бросился к Федосу.

Участливо заглядывая в его лицо, он крепко ухватился за шершавую, мозолистую руку матроса и, глотая слезы, повторял, ласкаясь к нему:

– Чижик… Милый, хороший Чижик!

Мрачное и смущенное лицо Федоса озарилось выражением необыкновенной нежности.

– Ишь ведь сердешный! – взволнованно прошептал он.

И, бросив взгляд на окна дома – не торчит ли «белобрысая», Федос быстрым движением поднял Шурку, прижал его к своей груди и осторожно, чтобы не уколоть его своими щетинистыми усами, поцеловал мальчика. Затем он так же быстро опустил его на землю и проговорил:

– Теперь иди домой поскорей, Лександра Васильич. Иди, мой ласковый…

– Зачем? Мы вместе пойдем.

– То-то не надо вместе. Неравно маменька из окна углядит, что ты встретил свою няньку, и опять засерчает.

– И пусть глядит… Пусть злится!

– Да ты никак бунтовать против маменьки? – промолвил Чижик. – Не годится, милый мой, Лександра Васильич, бунтовать против родной матери. Ее почитать следует… Иди, иди… ужо наговоримся…

Шурка, всегда охотно слушавший Чижика, так как вполне признавал его нравственный авторитет, и теперь готов был исполнить его совет. Но ему хотелось поскорей утешить друга в постигшем его несчастии, и потому, прежде чем уйти, он не без некоторого чувства горделивости произнес:

– А знаешь, Чижик, и меня высекли!

– То-то знаю. Слышал, как ты кричал, бедненький… Из-за меня ты потерпел, голубчик!.. Бог тебе это зачтет, небось! Ну иди же, иди, родной, а то нам с тобой опять попадет…

Шурка убежал, еще более привязанный к Чижику. Несправедливое наказание, которому они оба подверглись, сильнее закрепило их любовь.