Детские этюды

Очень ему понравились слова «точка зрения». Они пробудили в нём великие надежды. Жалобную книгу он забирал с собой в постель и всё время размышлял, на что бы ему пожаловаться.

— Ты не знаешь, папа, какой-нибудь хорошей жалобы? — спрашивал он.

И считал дни, когда же наконец настанет суббота. К концу недели в книге появились следующие жалобы:

«Среда. Мама не дала мне бинокль, а бинокль для всех».

«Пятница. Я не люблю печёнку, а меня заставляют её есть. Папа тоже не любит печёнку, и он печёнку не ест».

С нашей стороны были свои жалобы, но о них я упоминать не буду.

Всем нам было любопытно, что же произойдёт на собрании. Мы даже украсили комнату, а над столом повесили портрет Макаренко[7]. Ровно в два часа дня собрание было открыто. Все уселись вокруг стола, а Человечек прямо икал от волнения.

— Приступаем, — сказал я, — к рассмотрению записей в книге жалоб. Кто просит слова?

Никто не просил.

— Что касается печёнки, — сказал я, — то я не согласен с жалобой нижеподписавшегося. Необходимо, товарищи, видеть объективные причины. В печёнке содержатся витамины, она помогает образованию кровяных шариков и, как все потроха вообще, обладает чрезвычайно ценными биологическими качествами.

Человечек поднял руку:

— Скажите, пожалуйста, что значит «объективный»?

— Это к делу не относится, — ответил я. — Ты этого не поймёшь, подожди, пока вырастешь.

Затем я подробно и научно мотивировал необоснованность следующей жалобы.

— Вот и всё, — сказал я, — собрание состоялось, жалобы рассмотрены. И завтра на обед будет печёнка. Конец — делу венец.

— Да, вы всегда докажете, что я не прав, — произнёс он с горечью. — А сами говорите — демократия…

Тут мы задумались: в самом деле, как же это так? И кто прав?

Конечно, печёнка способствует образованию кровяных шариков, это ясно как белый день. Печёнку надо есть, в особенности если тебе шесть лет. Я-то что, товарищи, я-то уже не расту! Я и без неё могу обойтись!

Этим я успокоил свою совесть. Но сердце мое не успокоилось.

«Бедный ребёнок, — думал я, — ведь он, бедняжка, её не любит. И я-то хорош со своим лицемерием — настоящий Тартюф[8]!»

Выхода не было: я принялся за печёнку. Равноправие так равноправие. И советую поступать так всем, на кого жизнь взвалила неприятную обязанность говорить другим:

«Ешьте, пожалуйста, — в этом витамины!»

Друзья, попробуйте и вы печёнку! Она способствует образованию кровяных шариков!

Уродина, или Лицемерие

У продавщицы в нашей молочной есть собака, причём довольно меланхолического характера. Она могла быть помесью таксы с борзой, однако теоретические изыскания о её происхождении увели бы нас слишком далеко от темы лицемерия. Это была жирная собака средней величины, со стриженным по моде туловищем и с лохматой ехидной мордой. Обычно она лежит у входа в молочную, и, когда мы проходим мимо, Человечек говорит:

— Ой, папа, какая же она уродина…

Стриженая помесь таксы с борзой терпеливо сносит унижение и смотрит на мир вполне оптимистически. Молочница питает к ней нежные чувства, уродина отвечает ей тем же, принимая неблагосклонность всех прочих с равнодушием фаворита. Иногда она принимается рычать, чтоб не ронять своего достоинства и внушить уважение окружающим; но это просто отзывается временами голос её предков.

Мы ничуть не боялись этого рычания — особенно смелым Человечек становится, когда мы отходим подальше, такова уж натура Человечков.

А уродина, бывало, грустно посмотрит ему вслед и тявкнет раз-другой, из чувства ответственности за репутацию молочной.

Таковы были между ними отношения — довольно напряжённые. Объяснялось это, наверное, тем, что пёс тоже был ещё несмышлёным и жил на свете меньше года.

Однажды послали мы Человечка за молоком. Взял он бидончик и спустился по лестнице, не предчувствуя никакой драмы.

Подошёл к молочной, а у входа лежит… конечно же, не кто иной, как уродина…

Посмотрели друг на друга — стриженая псина задумчиво, мальчик с бидоном поражённо. Что теперь?

Собака лежит, иронически помахивает хвостом и не думает сдвинуться с места. Настроение у неё довольно розовое, хотя она и прикидывается совершенно хладнокровной. Может быть, она даже думает что-то про себя и чуть ли не потешается. А взволнованный покупатель тем временем собирает всю свою смелость — переходить Рубикон или не переходить?

Стоял он, стоял — да вдруг низко поклонился уродине и говорит:

— Здравствуй, собаченька!

Та ни гугу. А мальчик с бидоном продолжает нежным голоском:

— Как поживаешь, собачка? Какая же ты красивая…

Уродина глянула на него с любопытством, облизнула усы и задумчиво шевельнула хвостом: это, мол, что за новости?

— Ты самый красивый пёс на нашей улице, такой хороший, такой миленький пёсик. Ну, улыбнись мне, собачка!

Уродина бросила на него преданный взгляд — она была собака сентиментальная, — повернулась и ушла в глубь молочной.

И Человечек вошёл в лавку.

Когда молочница рассказала всё это, нам было немного стыдно. Не столько перед молочницей, сколько перед собакой.

— Как же ты мог льстить этому псу, если всегда так злословишь про него? — спросил я.

Сын смутился.