Детские странствия

Федотович снова сел на корму, к правильному веслу а Давыдовна с дочкой сели на скамейку против меня. Давыдовна интересовалась, как живет наша семья, как я учусь, Манечка вертелась на скамейке поворачиваясь ко мне то одним, то другим своим бантом. А Федотович все чего-то весело поглядывал на меня из-под своих кустистых бровей.

- А знаешь, Давыдовна, - сказал он вдруг, - пожалуй, из них вышла бы хорошая пара.

- Вот видишь, Манечка, папа тебе уже и жениха подыскал! - засмеялась Давыдовна.

Манечка состроила мне гримасу и прыснула в кулачок, будто подавилась.

Мне эти шутки не понравились, и я сердито сказал:

- Сели бы подальше, а то грести мешаете!

Когда я их перевез, Манечка попросила у матери разрешения остаться в лодке.

- Вася покатает меня немножко, - сказала она, не спросив, соглашусь ли я катать ее, будто заранее знала, что я не посмею ей отказать.

Давыдовна разрешила.

- С Васей можно, он хороший мальчик, - сказала она.

Федотович с Давыдовной ушли в деревню, а мы с Манечкой остались в лодке.

- Ну катай же? - потребовала Манечка.

- На большой не буду. Если хочешь, садись в маленькую, - буркнул я в ответ.

- В маленькую? Ой, как хорошо! В маленькой я сама буду грести! - обрадовалась Манечка.

Катать ее мне совсем не хотелось: я боялся, что вдруг на перевоз придет Таня, увидит, что я катаю Манечку, и подумает, что Манечка мне нравится. А Манечка мне ничуть не нравилась - только что бантики, а сама как мышка. Но как было отказать - Манечка уже уселась в маленькую лодку, шлепала по воде веслами и торопила меня:

- Ну чего ты там возишься? Давай скорее - кататься хочу!

Грести она совсем не умела. Весла у нее задевали одно о другое, поднимали брызги.

Обдавая меня брызгами, Манечка заливалась звонким смехом.

- Чего гогочешь? - рассердился я. - Раз не умеешь грести, уходи с весел.

- А ты, пожалуйста, не командуй! Не умею, так научи, - ответила Манечка и стала требовать, чтобы я ее сейчас же учил. - Ну что ж не учишь? Я же тебе сказала - учи!

Я показал ей, как надо грести, но она продолжала без толку шлепать веслами и неизвестно чего веселиться, пока течение не снесло лодку до Шуринги; а потом я должен был тащить ее вместе с лодкой вверх до перевоза, так как она не пожелала вылезать на берег.

- Но-но-о! Давай рысью! - погоняла она меня, сидя в лодке.

На перевозе, выскочив на берег, Манечка погрозила мне:

- Я еще приду! Будешь меня катать и учить грести. Не думай, что отвертишься!

Как мне хотелось, чтобы на перевоз пришла Таня! Может быть, в тот день будет непогода, на Онеге поднимутся большие волны, лодку станет сильно качать, Таня испугается, вскрикнет, и тогда я скажу ей:

«Ну чего ты, глупая? Чай, мне не впервые гонять лодку по таким волнам. Это еще что!»

Пусть она поглядит, как я смело управляюсь со своей лодкой в бурю, как гоню ее против волн! Пусть знает, что со мной ей нечего бояться, как бы ни качало лодку.

Но Таня не приходила, а от Манечки невозможно было отвертеться. Прибегая на перевоз, она без спросу садилась в мою лодку, и мне приходилось катать ее, пока собравшиеся на берегу пассажиры не начинали громко возмущаться, требуя лодку.

- Подумаешь - господа! Подождут, - говорила она.

Однажды отец Виктор, наш законоучитель, пришел на перевоз, когда я катал Манечку. Рассердившись, что нет лодки, он стал кричать:

- Эй ты, сопляк, Манечкин жених, давай сейчас же перевоз!

И потом при всех собравшихся на берегу людях поп смеялся надо мной:

- Не по себе дерево рубишь! Голь перекатная, а с барышней катаешься!

С тех пор все на перевозе начали звать меня Манечкиным женихом.

Больше я уже не ждал Таню. Чего мне было теперь ждать ее, если все знали, что я Манечкин?

С ужасом думал я о возвращении в училище: куда глаза дену, встретившись в классе с Таней?

Но мой страх оказался напрасным: Таня не вернулась в наше училище. В конце лета она уехала учиться в губернский город.

Я видел, как Таня уезжала. Отец, работая на перевозе, ловил неводом рыбу, и, когда улов был хороший, я носил ее па продажу погостовским попам.

Как-то, шагая от перевоза с корзинкой на плече, полной живых, трепещущих хариусов, я услышал позади себя звон колокольчика. Меня нагонял катившийся по дороге тарантас в парной упряжке.

Поставив корзинку на землю, я остановился: любитель был поглядеть на проезжающих мимо людей. Если на тарантасе, с колокольчиком, с привязанным веревками багажом на задке, значит едут куда-то далеко - счастливые!

На этом нагнавшем меня тарантасе уезжала Таня. Сидевшая рядом с ней поповская дочка, обернувшись, махала кому-то рукой, и Таня, обернувшись, глядела назад. Я испугался, что она меня увидит, и, быстро присев на корточки, стал перебирать в корзине хариусов. Сердце сильно заколотилось, когда тарантас прокатил мимо. И, пока колокольчик не затих вдали, я все перебирал трепещущих в руках хариусов. «Обиделась, что я жених Манечкин, вот и уехала», - думал я.

АРХИЕРЕЙ С ТРУБКОЙ