Детские странствия

На переменах Клавдия Ивановна часто просила нас: «Пожалуйста, ребята, очень прошу вас, не шумите у дверей - Олечка больна».

У нее постоянно болел кто-нибудь из детей, а их было много. На переменах они шныряли среди нас по коридору, но мы никак не могли запомнить их по имени - все были маленькие и все рыжеволосые, в отца.

«Ну как, Олечка, выздоровела?»

«А я не Олечка, я Лена», - обиженно отвечала девочка.

Сам Алексей Петрович был человеком тяжело больным. Закашляется на уроке в платок, выйдет из класса и не вернется.

«Господин инспектор в постель легли», - объявлял в таких случаях сторож Алексей.

Приходил доктор. Проводив его, сторож говорил:

«Чего тут доктора могут поделать, ежели у человека душа сгорела?»

Но проходил день-другой, и Алексей Петрович появлялся в классе, свежий, румяный, в пиджаке с блестящими пуговицами и в ботинках, начищенных до зеркального блеска.

Утром, придя в училище, мы видели, как сторож Алексей трудился у окна в коридоре над ботинками инспектора. Он чистил их сначала сухой щеткой, потом плевал на щетку и снова чистил, потом плевал на ботинки и опять чистил; посматривал на них, поднося к окну, на свет, и спрашивал кого-либо из нас:

«Как, ребята, зеркало, а?»

«Пожалуй, и у самого воинского начальника сапоги так не блестят», - говорили мы.

«Эх, ребята, ребята, вам бы только на воинского глядеть в обедню! - сокрушенно покачав головой, скажет, бывало, Алексей. Посмотрит на вычищенные ботинки и вздохнет: - Как зеркало, блестят, а что Петровичу из того, ежели доктора не удержат его на земле!»

Жалея Алексея Петровича, мы учились по его предметам особенно старательно.

Однажды он заговорил с нами об Иване Емельяновиче:

- Что же это вы, Ломоносовы, забыли своего старого учителя, не пишете ему? Книги виноваты? Или, может, семи копеек на марку нет? А Иван Емельянович обижается на вас.

- А почему вы знаете, что он обижается? - спросил Потапов.

- Пишет мне, не забывает старых друзей, - сказал Алексей Петрович и пообещал нам прочесть, что пишет о нас Иван Емельянович, если мы зайдем к нему когда-нибудь в гости.

Обрадовавшись приглашению, мы не стали откладывать его на когда-нибудь, а отправились в гости к инспектору в тот же день, как только дождались последнего звонка.

Инспекторская квартира помещалась в бывшем угловом классе, разделенном дощатыми перегородками на четыре клетушки, одной из которых была темная прихожая.

Клавдия Ивановна, выходя на кухню, оставляла иной раз дверь в квартиру открытой, и мы с Потаповым, по своей привычке совать всюду носы, пользуясь случаем, заглядывали в прихожую.

Но что увидишь в темной прихожей? Нас грызло любопытство заглянуть в инспекторские комнаты. И вот вдруг получаем приглашение. Значит, нечего нам покашливать в прихожей, можно смело стучать в дверь.

Открыла дверь нам Клавдия Ивановна, как всегда, встрепанная, всклокоченная и будто испуганная.

- Чего вам, мальчики? Алексея Петровича? Так он плохо себя чувствует.

Но за перегородкой раздался голос самого Алексея Петровича:

- Кто там ко мне? Дети? Так пусть заходят.

Мы зашли за перегородку, в маленький инспекторский кабинетик, и увидели, что Алексей Петрович лежит на кушетке с газетой в руках.

В ответ на наше громкое «здравствуйте» он помахал нам газетой и весело заговорил:

- Слыхали, дети, какие события происходят в нашей губернии?

Откуда нам было слышать про губернию! В Пудоже говорили: «Губерния у нас аж за Онежским озером».

А мы знали, что Онежское озеро самое большое.

- Так вот, слушайте! - сказал Алексей Петрович и прочел нам из газеты, что «в нашу северную губернию назначен новый директор народных училищ, статский советник Иван Львович Волкович». - Во как! В одном лице два хищных зверя.

- Леша! - в ужасе вскрикнула за перегородкой Клавдия Ивановна. - Что ты говоришь!

- А разве не верно? Лев и волк в одном лице. Всех нас съест, с костями проглотит! - Алексей Петрович стал громко смеяться и смеялся, пока его не начал душить кашель.

Клавдия Ивановна прибежала в кабинет, вывела нас в прихожую и расплакалась.

- Голубчики, я вас очень прошу никому не говорить, - умоляла она нас. - Сами понимаете, что Алексей Петрович выпил - вот и сказал лишнее. Дойдет до начальства, и его могут уволить. А он человек больной - куда мы денемся с детьми? Дайте, голубчики, крест, что никому не скажете.

Мы перекрестились, что не скажем, и Клавдия Ивановна, успокоившись, повела нас на кухню, дала по пирожку.

Выйдя из училища, Потапов сказал:

- Ну, Васька, гляди - могила!

- Могила! - повторил я.

Клавдии Ивановне нечего было бояться. Мы понимали, что раз Алексей Петрович выпил - значит, сказал лишнее и что нам лучше откусить себе языки, чем проболтаться об этом.

Что писал о нас Иван Емельянович, мы так и не узнали.

Но на другой день Алексей Петрович, придя на урок, подошел к нам и молча положил на нашу парту семикопеечную почтовую марку. Теперь нельзя уже было не написать Ивану Емельяновичу. И вечером в общежитии мы с Потаповым долго чистили перья в волосах, размышляя, о чем бы это нам написать своему учителю.