Детский дом и его обитатели

Глаза его затуманились, взгляд ушёл в некое иное бытие. Что он там видит, в своём виртуальном пространстве? – Вот, однако, какой ты, малыш…

– Ага, полетел бы. Я знаю уже.

– Полетел бы. Конечно. Ты такой, летучий…

– Ну, правда, полетел бы, – всерьёз обижается он. – А вы не верите.

– Уже верю.

– А если б сокол в море прыгнул, тогда б он не разбился? Правда, почему он в море не прыгнул?

– В том-то и дело, милый Олег, он шёл на смерть сознательно. У него не было выбора. Такова плата.

– Какая плата? – спрашивает он недоумённо.

– Плата за свободную жизнь. Ещё немного свободного полёта… и тогда уже смерть. Это метафора, Олег. Понимаешь?

Ханурик трясёт головой и говорит:

– И всё равно зря он прыгнул в пропасть. Лучше бы в море. Потом бы выплыл и спасся. У птиц перья жиром покрыты. Они не мокнут. И птица никогда не тонет.

– А ведь правда. Совершенно другой смысл, – соглашаюсь я. Он заметно оживляется.

– А может, другой вариант есть?

– Какой вариант? – не сразу поняла я.

– Ну, вы же рассказывали, что писатели иногда пишут много вариантов, а потом выбирают, какой будет лучше.

Я ответила не сразу. Но он ждал.

– Этот случай, Олежка, категорически без вариантов…

После самоподготовки выхожу из отрядной – сидят, голубчики, в коридоре.

Спокойно дефилирую мимо. Кто-то бросает вслед:

– А когда уйдёт?

– Сказала, что подпишете, уйду.

– А сама обманула.

Оборачиваюсь.

– Нетушки, не было такого. Я сказала, что просто хочу выяснить, кто…

– … кто недоволен советской властью, – встряла Надюха и тут же громко загоготала.

Закончить остроту про тех, кто недоволен, ей помешали «протестанты».

– Уймись, роднуля.

– В больших дозах утомляешь! Говорю:

– Да, я просто хотела выяснить, чего же вы на самом деле хотите.

– И сделать определённые выводы, – снова корректирует диалог Надюха.

– И что за выводы? – интересуется Бельчиков.

– Не что, а кого, – поясняет Огурец. – Я понял. Ольга Николаевна таким способом определила, кого надо вывести из отряда. Вот ты, Беев, и ты, Бельчиков, – и есть эти самые выводы.

– А ты что? – ошалевает Бельчиков. – Тебя ж тоже вывели. Или ты самый умный?

– Да, самый, – отвечает без ложной скромности Огурец. – Меня вывели по недоразумению. А вас развели, как лохов на бобах.

– Так вы что, правда, всё выяснили? – спрашивает у меня испуганный не на шутку Беев.

– Да, выяснила главное. Вы – торгаши. И вам нравится торговать своей совестью.

– Чево-чево? – вытаращил глазища Бельчиков.

– Вам, по-видимому, нравится торговать. Вы хотите, чтобы вас покупали, как вещь, – говорю я несколько назидательно, отстранённо.

На горизонте показывается Людмила Семёновна. Однако к нам не спешит подойти.

– Не понял.

Бельчиков встаёт с дивана и воинственно на меня смотрит. Я говорю:

– Да, да! вы хотите, чтобы вас покупали, как вещь. У вас, похоже, нет такого человеческого свойства, как достоинство. Вам нравится, я вижу, когда вами манипулируют, играют вашим мнением, используют вас в очень взрослых играх. И после всего этого вы ещё требуете к себе уважения?

– А что?

– Ну, уж нет.

– Так куда нам теперь?

– Не знаю. Вы же хотели уйти из отряда?

– Неа. Мы хотели, чтобы вы ушли, а вы не ушли. Почему?

– Хотя бы потому, что вы, мальчики, – это ещё не весь отряд. Большинство отряда – за меня.

Оппозиция в лице Бельчикова молчит, все озадаченно смотрят на него.

– Во дают. (Это Медянка.)

– Не, так не честно, – говорит Огурец. – Решайте уже что-нибудь. Чего тут сидеть? Я телевизор хочу смотреть в отрядной.

– А вот соберём после ужина собрание отряда и решим, что с вами делать. Мне лично в отряде буза не нужна. Вы говорите – пришёл другой воспитатель? Вот и отлично – создавайте другой отряд. Вас мало, берите наше старое помещение, то, где у нас сначала была отрядная.

– Там скучно… – ноет Медянка.

– Благоустройте его по своему вкусу и живите там. Ещё есть вопросы?

Они молчат, а я затылком вижу, как Людмила Семёновна на цыпочках покидает коридор. Ухожу и я.

Собрание было коротким – обсуждать долго очевидное было незачем.

– Есть устав отряда, который был принят большинством в своё время. Но теперь вы почему-то решили его не соблюдать. Объяснить толком – почему, не можете. Анархии у нас не будет, это точно. Так что выбирайте – или вы принимаете наш правопорядок, или…

– Что – или? – раздалось сразу несколько не сильно обрадованных мальчишечьих голосов.

– Или уходите из отряда. Голосуем предложение.

– А как голосовать будем.

– Прямо. Простым поднятием руки.

Но едва мы приступили к пересчёту голосов, как в отрядную, злобная, аки фурия, ворвалась Людмила Сергеевна.

– Что тут опять происходит? Всё митингуете?

Глаза её нервно метнулись по лицам детей, на меня не смотрит вовсе.

– А у нас революция, латиноамериканский вариант, – вальяжно поясняет Огурец. – Поорём и разойдёмся. Баррикад не будет.

– Да, точно, баррикад не будет.

– Баррикады – это русский вариант. А у нас оральный.

– Революционеры фиговые. Будут вам и баррикады с палатками. Спать пойдёте на Тараконовку.

Это из коридора подаёт голос кто-то из бывших. И они уже тут!